Ещё одно слово — и следующая тарелка полетит вам в голову!
— У тебя поразительная память.
— Сейчас не об этом.
Ещё одно слово — и следующая тарелка полетит вам в голову!
— Ну хорошо, предположим, он случайно оказался в Ленинграде. Предположим, у него тот же адрес. Но зачем ты его впустила!?
— Я его не впускала!
— Поймите вы, наконец, я сам вошёл! У меня ключ подошёл.
— Ааа... Значит, ты дала ему ключ?
— Да не давала! Ну, какой вы тупой!
— Мама, почему ты сидишь в коридоре?
— Сторожу преступника. А он меня песнями развлекает.
— Когда люди поют?
— Поют? Когда-когда… на демонстрациях.
— Так, ещё.
— Ну, я не знаю… в опере поют. Когда выпьют — поют.
— ... А почему мама поставила чужие тарелки?
— Наконец-то, вы начинаете прозревать.
— А чего тут прозревать-то? Значит, вы вошли, переставили мебель, поменяли тарелки... А куда вы дели мою люстру?!
— Отвезла в комиссионку!
— Зачем?...
– Бросай оружие, – сказала Анафема за его спиной, – или я пожалею о том, что мне придется сделать.
И это правда, подумала она, когда часовой в ужасе замер. Если он не бросит автомат, он увидит, что у меня в руках палка, и я пожалею о том, что мне придется расстаться с жизнью.
– Думаете, вы смелые?! Идите сюда и я сотру ухмылку с ваших физиономий!
– Вообще-то я не улыбаюсь.
— ... Вы не слишком-то вежливы.
— Это правда. Я сам себя не узнаю, что-то наглею на глазах... Вообще, меня всю жизнь все считали стеснительным. Мама говорит, что на мне ездят все кому не лень, а друзья тюфяком прозвали.
— По-моему, они вам льстили.
— Нет. Я сам о себе был такого же мнения.
— Вы явно скромничали...
— А теперь я чувствую... что я становлюсь каким-то другим человеком.
— Более наглым?
— Нет, смелым.
— Более бесцеремонным?
— Решительным.
— Более развязным?
— Не угадываете. Я чувствую, что... на все способен. Просто какая-то сила, может быть, дремала, а теперь пробуждается? Может, это от того, что мы с вами встретились? Благодаря вам.
— Вы соображаете, что говорите? Что я из вас сделала хама.