— Кто-то должен защищать даже таких убогих, как ты, — с брезгливой жалостью сказал Мякиш. — И ничего я тебе не собираюсь объяснять или доказывать. Честь, совесть, цель в жизни, призвание — для тебя пустой звук по сравнению с выпивкой, жратвой и девками. Ты — животное по натуре, к чему тебе понимать логику человеческого поведения? Дорвался до отрубей — жри до отвала. И не мучай голову абстрактными материями.
— Так ты из-за нее здесь? — вдруг усмехнулся Кремень. — Из-за бабы? Что случилось-то? Она одна из тех троих, кто тебя бросил? А шел ты, наверное, к Монолиту?
— Да, я здесь из-за нее! Да, я хочу, чтобы у нас все было как прежде! Хочу, чтобы мы любили друг друга и были вместе. Это так смешно?
— Вовсе нет, — покачал головой Кремень. — Это не смешно, а скорее грустно.
— Почему?
— Ну, хотя бы потому, что ты собираешься заменить настоящее чувство суррогатом. Вот представь, что ты добрался до Монолита. Его, кстати, еще нужно найти, и уйдет на это немало времени и сил. Загадаешь ты свое желание, оно сбудется — и что? Заживете вы счастливо искусственной жизнью. А ты на всем ее протяжении будешь мучиться вопросом: могла ли она полюбить тебя сама, по-настоящему?
Потому что плевать я хотел, что там говорят люди и как часто и как уверенно они это повторяют: никто, никто и никогда не убедит меня в том, что жизнь — это главный приз, величайший дар. Потому что вот вам правда: жизнь — это катастрофа. Сама суть нашего существования, когда мы мечемся туда-сюда, пытаясь себя прокормить, обрести друзей и сделать что-то там еще по списку — есть катастрофа. Забудьте вы все эти глупости в духе «Нашего городка», которые только и слышишь отовсюду: про то, какое это чудо — новорожденный младенчик, про то, сколько радости сокрыто в одном-единственном цветке, про то, как неисповедимы пути, и т. д и т. п. Как по мне — и я упорно буду твердить это, пока не умру, пока не рухну в грязь своей неблагодарной нигилистичной рожей, пока не ослабею настолько, что не смогу и ни слова выговорить: уж лучше не рождаться вовсе, чем появиться на свет в этой сточной канаве. В этой выгребной яме больничных кроватей, гробов и разбитых сердец. Ни выйти на свободу, ни подать апелляцию, ни ''начать все заново'', как любила говаривать Ксандра, путь вперед только один — к старости и утратам, и только один выход — смерть.
Бабники редко думают сразу о целой бабе.
Бабники редко думают сразу о целой бабе.
Свобода и распущенность — понятия одно другому совершенно противоположные.
Нелюбимые губы целовать – грех,
Нелюбимое тело ласкать – грех.
Не касайся меня, – я прошу, – нет!
Не наделай бед.
В темноте ничего – только ты и я,
И в салоне машины горит табло.
Если ты не маньяк (а ведь ты не маньяк?),
То, пожалуйста, жми на стоп.
Свою похоть ко мне удержи в руках,
В благородство лощёное нарядись
И держись, словно рыцарь, теперь всегда,
А не можешь – тогда уйди.
Неподступна, как крепость, слаба внутри;
Завоюй меня, если так нужна,
Но пока ты не в поле моей любви,
Я тебе ничего не должна.
Циник во всём видит ценник.
Я люблю сарказм. Я даже люблю легкий цинизм, и думаю, что цинизм может быть остроумен. Но так сложно понять, когда остроумие конструктивно, а когда — нет.
Между свободой и распущенностью — большая разница.
We fuck like two jackrabbits,
And maybe that's a bad habit.
Cuz the next day we're right back at it
In the same exact pattern.
What the fuck is the matter with us?
We can't figure out if it's,
Lust or it's love?
Cлайд с цитатой