Нет! Звенит она, стоны глуша,
Изо всех своих ран, из отдушин,
Ведь Земля — это наша душа, -
Сапогами не вытоптать душу!
Нет! Звенит она, стоны глуша,
Изо всех своих ран, из отдушин,
Ведь Земля — это наша душа, -
Сапогами не вытоптать душу!
Кто сказал: «Все сгорело дотла,
Больше в землю не бросите семя!»?
Кто сказал, что Земля умерла?
Нет, она затаилась на время!
Материнства не взять у Земли,
Не отнять, как не вычерпать моря.
Кто поверил, что Землю сожгли?
Нет, она почернела от горя.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Обидно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.
Душу, сбитую утратами да тратами,
Душу, стёртую перекатами,
Если до крови лоскут истончал,
Залатаю золотыми я заплатами.
– Прости меня, – выдавила Фло хрипло.
И тут же она почувствовала, как ей стало легче. Будто отпустило.
– Прости меня, пожалуйста. Я сожалею.
Каждое слово она выговаривала с трудом, потому что приходилось его подбирать. Словно в душе её заиграл неведомый инструмент, и слова, что она произносила, должны были теперь быть созвучными этому инструменту. Но прислушиваться к тому, как он играет, было мукой и счастьем одновременно.
– Что это? – прохрипела Флоренс. – Что ты делаешь со мной?
– Это не я, – покачал головой Ансельм. – Это твоя душа. Это то, что она на самом деле чувствует, когда ты отворачиваешься от светлых чувств к человеку. Просто здесь в Поднебесье другие эмоции не заслоняют эту истину. Твоя душа хочет любить меня. Не мешай ей.
Ты повернул глаза зрачками в душу, а там повсюду пятна черноты, и их ничем не смыть!
Ночь миновала. В небе сияла утренняя звезда. И я тоже стал совсем другим. Прежний я — мальчик, изучавший Талмуд, — исчез в языках пламени. Осталась лишь похожая на меня оболочка. Черное пламя проникло в мою душу и испепелило ее.