Толком не знаю. Но в каждой вере
есть та черта, что по крайней мере
объединяет её с другими:
то не запреты, а то, какими
люди были внизу, при жизни,
в полной серпов и крестов отчизне.
Толком не знаю. Но в каждой вере
есть та черта, что по крайней мере
объединяет её с другими:
то не запреты, а то, какими
люди были внизу, при жизни,
в полной серпов и крестов отчизне.
Даже если вы кристально честный человек, без веры жить нельзя, ибо вера окрыляет и вселяет надежду.
Теперь я думаю только о том, что в девятнадцать лет слишком рано переставать верить, что в девятнадцать лет жизнь только начинается, что в этом возрасте еще нельзя никому говорить о том, что человек уже ничего не добьется в жизни и что он представляет собой лишь неисправимое зло.
Пора. Я готов начать.
Неважно, с чего. Открыть
рот. Я могу молчать.
Но лучше мне говорить.
О чем? О днях. о ночах.
Или же — ничего.
Или же о вещах.
О вещах, а не о
людях. Они умрут.
Все. Я тоже умру.
Это бесплодный труд.
Как писать на ветру.
Не имеет значения, как красив человек, он все равно постареет и в конечном итоге умрет. Однако, даже если человек изменится, разве ты не веришь, что в нас есть вещи, которые не меняются? Даже если наши тела распадаются, даже если месяца и годы берут свое... Разве ты не веришь, что у нас есть что-то, неподвластное времени?
Люди рождаются только с чистой природой, и лишь потом отцы делают их иудеями, христианами или огнепоклонниками.
Похоже, верующие люди всегда одиноки; может быть, именно поэтому они и объединяются в секты и церкви – чтобы быть среди тех, кто разделяет их веру.