Эрих Мария Ремарк. Возлюби ближнего своего

Другие цитаты по теме

Люди многое забывают, когда речь идёт о жизни и смерти.

Странно, — размышлял Керн, — сколько может пережить один человек за то время, пока другой не успеет и прочитать газету.

Природа! Мать и сестра! Тоска и осуществление! Жизнь! Блеск полуночных солнц, сияние дневных звезд! Смерть! Ты, синева! О, глубина! Темный бархат на светлых одеждах! Ты, жизнь, – и есть смерть! Ты, смерть, – и есть жизнь! Все – природа! Я – это не я! Я – куст, дерево! Ветер и волна! Шторм и штиль! И во мне кровь миров! Эти звезды во мне! Часть меня! А я – в звездах! Часть звезд! Я – жизнь! Я – смерть! Я – космос! Я – ты!

Лунный свет серебрился на ее волосах. Она замолчала. Казалось, сама ночь, сотканная из света и тьмы, шептала: «Я – это ты!»

Колыбелей должно быть больше, чем гробов.

Покой – это больше чем буря, потому что он приходит и до нее, и после.

Люди, все еще продолжавшие махать, исчезли за поворотом. Воспоминание пропало. Что теперь? Это – его жизнь? Он и сам не знал. Он уже забыл свое прошлое. Он запряг собак. Дал им поесть. И еще раз посмотрел назад. Вдруг все, что было вокруг, пропало, он забыл о понятиях жизни и смерти, смысла и цели, многогранность жизни исчезла; сверкая, открылась перед ним его снежная равнина, оказавшаяся по ту сторону слов и чувств. И теперь, когда он поднял ногу, чтобы сделать первый шаг в направлении Северного полюса, шаг, который приведет его к смерти, он почувствовал неожиданный, несказанный подъем, будто эта экспедиция важнее всего остального, будто в эту минуту он наконец начинает жить и его существование наполнится смыслом; будто в безудержном порыве он вырвался за пределы своего существа, приблизился к тайне бытия, постиг смысл жизни. Казалось, небо стало его мозгом. Океан шумел в его артериях и венах. Он поднял руки и сделал шаг на север.

Разлука и возвращение — но возвращаемся ли мы на самом деле? У мертвых есть одно-единственное преимущество перед живыми, говорит Ницше: им не придется больше умирать...

— Неправда. Почти ни один человек не думает о смерти, пока она не подошла к нему вплотную. Трагизм и вместе с тем ирония заключаются в том, что все люди на земле, начиная от диктатора и кончая последним нищим, ведут себя так, будто они будут жить вечно. Если бы мы постоянно жили с сознанием неизбежности смерти, мы были бы более человечными и милосердными.

— И более нетерпеливыми, отчаявшимися и боязливыми, — сказала Лилиан, смеясь.

— И более понятливыми и великодушными...

— И более эгоистичными...

— И более бескорыстными, потому что на тот свет ничего не возьмешь с собой.

— Короче говоря, мы были бы примерно такими же, какие мы сейчас.

Жерар оперся на руку.

— Все, кроме тибетских мудрецов и рассеянных по всему свету чудаков, над которыми смеются.

Все, — хотела сказать Лилиан, но промолчала. Она вспомнила санаторий, где ничего не забывали; правда, и там смерть игнорировали, но не для того, чтобы тупо влачить свои дни, а потому что, познав неизбежность смерти, умели преодолеть свой страх.

— Кроме больных, — сказал Жерар. — Но уже через три. дня после выздоровления они забывают все, что клятвенно обещали себе во время болезни.

Смерть приходит не со старостью, а с опустошением, тогда, когда умирает радость, рождается печаль, когда умирает счастье и рождается тоска – тогда ты становишься палачом собственной жизни.

Жизнь — странная вещь. Много я думал, долго размышлял о ней, но с каждым днем она кажется мне все более непонятной. Почему в нас такая жажда жизни? Ведь жизнь — это игра, из которой человек никогда не выходит победителем. Жить — это значит тяжко трудиться и страдать, пока не подкрадется к нам старость, и тогда мы опускаем руки на холодный пепел остывших костров. В муках рождается ребенок, в муках старый человек испускает последний вздох, и все наши дни полны печали и забот. И все же человек идет в открытые объятия смерти неохотно, спотыкаясь, падая, оглядываясь назад, борясь до последнего. А ведь смерть добрая. Только жизнь причиняет страдания. Но мы любим жизнь и ненавидим смерть. Это очень странно!