Твои ладони — такое странное тепло.
Чаще всего, ты сильно обжигаешь
Тех, кого не знаешь.
Другие спорят о том, как мне не повезло,
Знать и молчать о том, что ты сжигаешь,
Кровь не согревая...
Твои ладони — такое странное тепло.
Чаще всего, ты сильно обжигаешь
Тех, кого не знаешь.
Другие спорят о том, как мне не повезло,
Знать и молчать о том, что ты сжигаешь,
Кровь не согревая...
Ты (да‑да, ты тоже) не прочь иметь в сердце несколько женщин. Или еще лучше: чтобы как можно больше (интересных) женщин носили тебя в своем сердце. И каждая, разумеется, совершееееееенно не такая, как другие. Каждая – что‑то «совершенно особенное». Каждая имеет для тебя особое значение и занимает в тебе свое особое место. Немудрено, Лео. Потому что это ТЫ отводишь каждой из них ее «особое место». Думая об одной, ты забываешь о других. Открывая один шкаф для чувств, ты не боишься, что из другого кто‑нибудь выскочит: они все надежно заперты.
Я другая. Я не умею чувствовать параллельно. Я чувствую линейно. И люблю тоже линейно. Одного за другим. Но всегда лишь одного.
Моя надежда — это... ммм... Если даже мир исчезнет, мы все равно найдем друг друга... Если даже исчезнут ночи, мы будем светиться звездами в дневное время... Вот такая моя надежда.
Он один из тех энергичных людей науки, которые глубоко, даже страстно интересуются всем, что может служить предметом научного исследования, и в то же время равнодушны к себе и ближним, заодно и к их чувствам.
Если ты ненавидишь кого-нибудь, ты ненавидишь себя, если ты любишь кого-нибудь, ты любишь себя.
Я сказал: «Я ничего ни к кому не чувствую». Бык сказал: «Это самое большое несчастье из всех».
По-моему, тот, кто говорит, что не знает собственных чувств обманывает сам себя. Просто ты отказываешься принимать то, о чем думаешь в глубине души. Вот тебе и кажется, что не понимаешь.
Все чувства, и особенно любовь, были ненавистны его холодному, точному, но удивительно уравновешенному уму. По-моему, он был самой совершенной мыслящей и наблюдающей машиной, какую когда-либо видел мир; но в качестве влюбленного он оказался бы не на своем месте. Он всегда говорил о нежных чувствах не иначе, как с презрительной насмешкой, с издевкой. Нежные чувства были в его глазах великолепным объектом для наблюдения, превосходным средством сорвать покров с человеческих побуждений и дел.
В невесомости.
Я делю пространство на два.
Во мне весь кислород, дома из воздуха.
В тебе миры из волн, любви и сна.
Я молчу, я даже не смотрю на тебя и чувствую, что в первый раз — ревную. Это — смесь гордости, оскорбленного самолюбия, горечи, мнимого безразличия и глубочайшего возмущения.