Эрих Мария Ремарк. Три товарища

Вы не успели заметить, что мы живём в эпоху полного саморастерзания? Многое, что можно было бы сделать, мы не делаем, сами не зная почему. Работа стала делом чудовищной важности: так много людей в наши дни лишены её, что мысли о ней заслоняют всё остальное. У меня две машины, квартира в десять комнат и достаточно денег. А толку что? Разве все это сравнится с таким летним утром! Работа — мрачная одержимость. Мы предаёмся труду с вечной иллюзией, будто со временем все станет иным. Никогда ничто не изменится. И что только люди делают из своей жизни — просто смешно!

8.00

Другие цитаты по теме

Ничего нельзя знать наперёд. Смертельно больной человек может пережить здорового. Жизнь – очень странная штука.

Смыслом жизни работа быть не может, потому что в большинстве случаев она является бегством от настоящей жизни.

Меланхоликом становишься, когда размышляешь о жизни, а циником — когда видишь, что делает из нее большинство людей.

Он искал в жизни то, чем мог бы наполнить свое существование. Он был слишком проницательным и разумным, чтобы путать ослепляющие чувства и жар в крови со своими настоящими желаниями.

— Великолепная девушка, не правда ли? — спросил он.

— Не знаю, Готтфрид, — ответил я. — Не особенно к ней приглядывался.

Он некоторое время пристально смотрел на меня своими голубыми глазами и потом тряхнул рыжей головой:

— И для чего ты только живешь, скажи мне, детка?

— Именно это хотел бы я и сам знать, — ответил я. Он засмеялся:

— Ишь, чего захотел. Легко это знание не дается.

Словно бесформенный туман в осенней ночи, движемся мы в жестокости бытия, не зная, откуда и куда, – вечерний ветер, облако на небе имеют больше прав на существование, чем мы, – проходит столетие, но все остается без изменений, независимо от того, как мы жили. Будда или виски, молитва или проклятие, аскеза или разврат – все равно однажды нас всех зароют в землю, чему бы мы ни поклонялись: своему желудку или чему-то невыразимому, белой женской коже или опиуму, – все едино…

– Выпьем, ребята! За то, что мы живём! За то, что мы дышим! Ведь мы так сильно чувствуем жизнь! Даже не знаем, что нам с ней делать!

— А ведь, собственно говоря, стыдно ходить по земле и почти ничего не знать о ней. Даже нескольких названий цветов.

— Не расстраивайся — гораздо более позорно, что мы вообще не знаем, зачем околачиваемся на земле. И тут несколько лишних названий ничего не изменят.

Люди, все еще продолжавшие махать, исчезли за поворотом. Воспоминание пропало. Что теперь? Это – его жизнь? Он и сам не знал. Он уже забыл свое прошлое. Он запряг собак. Дал им поесть. И еще раз посмотрел назад. Вдруг все, что было вокруг, пропало, он забыл о понятиях жизни и смерти, смысла и цели, многогранность жизни исчезла; сверкая, открылась перед ним его снежная равнина, оказавшаяся по ту сторону слов и чувств. И теперь, когда он поднял ногу, чтобы сделать первый шаг в направлении Северного полюса, шаг, который приведет его к смерти, он почувствовал неожиданный, несказанный подъем, будто эта экспедиция важнее всего остального, будто в эту минуту он наконец начинает жить и его существование наполнится смыслом; будто в безудержном порыве он вырвался за пределы своего существа, приблизился к тайне бытия, постиг смысл жизни. Казалось, небо стало его мозгом. Океан шумел в его артериях и венах. Он поднял руки и сделал шаг на север.

Мы подыскали три чудесных платья. Пат явно оживилась от этой игры. Она отнеслась к ней совершенно серьёзно, — вечерние платья были её слабостью. Мы подобрали заодно всё, что было необходимо к ним, и она всё больше загоралась. Её глаза блестели. Я стоял рядом с ней слушал её, смеялся и думал, до чего же страшно любить женщину и быть бедным.