Battlefield 4

— Когда-то я любила ходить в горы. В них тихо и просто.

— А у меня был дядя. Дядюшка Джим. Вот он-то и научил меня всему, что связано с походом.

— А я думала, ты был городским мальчиком.

— Ну да, до мозга костей. А мой дядя не был городским. Родом из Каролины, уехал оттуда давным-давно.

— И где он сейчас?

— Не с нами.

— Мне очень жаль.

— Да, но что тут, блъ, поделаешь. Нужно жить дальше, так? Стараться беречь то время, что у тебя есть.

— Мы теряем многих любимых людей...

— Слишком многих. Слишком рано.

— Иногда я думаю, что лучше всего этого избегать. Быть проще, понимаешь?

— Мне так не кажется. Сохранил или потерял — нельзя жалеть. Никаких сожалений. Давай, Ханна, скажи — «никаких сожалений».

— «Никаких сожалений»?

— Да, именно так, чёрт возьми. Без сожалений. Никаких, блъ, сожалений.

— Хи-хи. Без сожалений. Никаких, блъ, сожалений. Ха-ха-ха...

— Да, это уже другой разговор.

0.00

Другие цитаты по теме

— Почему вы всё ещё здесь?

— Если коротко, мэм, то мы оказались в тылу противника.

— Если бы мы вернулись на наш корабль...

— Если бы, да кабы, да во рту росли грибы!

— Наша «Валькирия», наверно, уже в Красном море.

— Охренеть! Вы что, за борт свалились? Где мой кофе?

— Мэм, нам непременно нужно найти транспорт на запад.

— Три дня назад на наш аэродром припёрлись русские. Другие наземные части вот-вот будут здесь. Пути снабжения нам перезали, и их в 12 раз больше, чем нас. Поэтому, к сожалению, я помочь ничем не смогу... Положи, а не то разнесёшь всё вокруг!

— Насколько русские сильны в воздухе?

— Недосягаемы. Берег под плотиной прикрывают зенитки. Защищены они отлично.

— Зенитные комплексы под плотиной? А мы и все наши части здесь — на высоте. Как и аэродром.

— Из гражданских кто-то остался?

— Всех эвакуировали, сержант.

— Гражданских нет...

— Так точно. Город пуст. Что вы предлагаете?

— Я ничего не предлагаю, майор. Немного разочарован, что вы не можете нам помочь, но мы будем рады перевезти вашу взрывчатку в определённое место, если у вас ещё осталось.

— Перевезти можно, только верните машину обратно. Рабочие рации тоже есть, если хотите поддерживать связь. Друг с другом — не со мной. Ничего не хочу знать, пока ваша безумная затея не удастся. Будет вам тогда транспорт на запад.

— Спасибо, майор.

— О, Господи! «Валькирии» больше нет. Мы всё просрали!

— Так вот, слушай. Можно топить корабли, можно истреблять людей — но нельзя убить идею. Мы выживем, Могильщик.

— Осторожнее на поворотах!

— Эй, Пак! Что произошло в Сингапуре? Как ты выбрался живым?

— Эти суки хотели меня оттрахать, но я свалил нахер. Больше не спрашивайте.

— Просто интересно, с чего это ты материться начал.

— А ты попробуй проползти тыщу метров по канализации с дырой в животе.

— Да уж, ближе к аду вряд ли будет, парень.

— Лучше поздно, чем никогда, отряд. Надо его отсюда вытаскивать.

— Тише. Вы были без сознания несколько дней. Вам даже разговаривать нельзя.

— Мой голос — моё оружие. Когда я молчу, я — ничто... Это за мной? Люди Чана?

— Возьмите это. Мы должны вытащить вас отсюда.

— Я сложил оружие, капитан. Мои братья меня не убьют.

— Может быть, я не совсем ясно выразился? Ваши братья считают вас мёртвым. Вы такая же цель, как и мы. Вас приказано найти и уничтожить.

— Значит, они должны увидеть меня. Узнать, что я жив. Они забудут о своём задании и сложат оружие.

— То есть, впустим их и посмотрим, что будет?

— Да.

— Это была шутка? Ирландец, Рекер — прикрывайте дверь.

— Я серьёзно! Если мы будем драться — всё кончено. Я сам открою дверь.

— Я не пущу вас. Послушайте меня: они убьют вас, как только ворвутся сюда. Вы живы благодаря этой двери.

— С такой травмой ему вообще нельзя подниматься. Эти разговоры — последствия сотрясения.

— В этой комнате я невидим, то есть уже мёртв. Мы все мертвы. Если я не могу показать своё лицо и обратиться к своим братьям без страха, то я проиграл. Я не знаю, где я... Откройте дверь, сержант.

— Включи свет, Пак.

— Чёрт! Сиденье не двигается. Ты застрял, сержант.

— Ирландец, паниковать в такой ситуации — это самое худшее.

— Не надо так говорить, ты меня до усрачки пугаешь. Пак, помоги сдвинуть сиденье.

— Мы всё ещё тонем!

— Мы вытащим тебя отсюда, Данн! Слышишь?

— Каким образом? Дверь заклинило.

— Не так всё должно было произойти, Ирландец. Рекер, возьми мой пистолет... Он теперь твой.

— Ты чего, ***ь, задумал, Данн?!

— Если волк хочет выжить, он должен отгрызть себе лапу. Стреляй в окно, или погибнут все.

— Не делай этого! Рекер, не вздумай!

— Давай, Рекер! Стреляй! Это приказ!

— Ты несёшь херню, брат! Слышишь?

— Спасайтесь! Выбирайтесь отсюда!

СТРАСТЬ – это навязчивое влечение, переходящее в вожделение. Страсть энергия и сила великих и низменных свершений.

*

Желание, сорвавшееся с цепи рассудка, становится страстью.

*

Сильнее страсти только безразличие.

*

Страсть часто несёт похмельное страдание, но никогда – сожаление.

Если волк попадает в капкан, он отгрызает себе лапу, чтобы выжить.

Были защитники Брестской крепости, были молодогвардейцы, были Зоя Космодемьянская, Алексей Маресьев, были тысячи, десятки, сотни тысяч других героев. Собственно, благодаря этому мы и победили в той войне. Но победа далась бы намного меньшей ценой, если бы на стороне врага не воевали сотни тысяч граждан СССР. Согласно новейшим исследованиям, не менее 1,2 миллиона. Среди них более тысячи командиров Красной армии, в том числе по меньшей мере 15 генералов и комбригов. Это не считая офицеров и генералов из числа белоэмигрантов.

«Как бы ни расценивать это трагическое явление и мотивы поступков этих людей, остается фактом, что граждане СССР, состоявшие на военной службе противника, восполнили его безвозвратные потери на Восточном фронте на 35–40 процентов, или более чем на четверть, — безвозвратные потери, понесенные в годы войны в целом, — констатирует историк Кирилл Александров. — Трудно оспорить тезис немецкого военного историка Пфеффера, назвавшего помощь и участие советского населения важными условиями, определявшими для вермахта возможность вести боевые действия на Восточном фронте в течение длительного времени... Ни в одной войне, которую вела Российская империя, не было ничего подобного».

По мнению Александрова, причины массового коллаборационизма следует искать в особенностях советской государственной системы: «Многие человеческие поступки и поведение в годы войны были следствием не прекращавшейся с 1917 года гражданской войны, террора и репрессий, коллективизации, искусственного голода, ежовщины, создания в государственном масштабе системы принудительного труда, физического уничтожения большевиками самой крупной поместной православной церкви в мире».

Иначе говоря, политика, обеспечивавшая стопроцентную лояльность и сплоченность рядов в условиях стопроцентного контроля над людьми и территорией — то есть в атмосфере тотального страха, — в случае ослабления или потери контроля давала прямо противоположный, разрушительный эффект. Чем туже закручивались гайки «до», тем более быстрым было разложение «после». Конечным итогом такой политики явилось полное крушение СССР: благополучно пережив все выпавшие на ее долю мятежи и войны, советская система не выдержала попытки переделать ее в «социализм с человеческим лицом». Кончился страх — приказало долго жить и основанное на страхе государство.

За то время, пока мы были в Сталинграде, мы все больше и больше поражались, какое огромное пространство занимают эти руины, и самое удивительное, что эти руины были обитаемыми. Под обломками находились подвалы и щели, в которых жило множество людей. Сталинград был большим городом с жилыми домами и квартирами, сейчас же ничего этого не стало, за исключением новых домов на окраинах, а ведь население города должно где-то жить. И люди живут в подвалах домов, в которых раньше были их квартиры. Мы могли увидеть из окон нашей комнаты, как из-за большой груды обломков появлялась девушка, поправляя прическу. Опрятно и чисто одетая, она пробиралась через сорняки, направляясь на работу. Мы не могли себе представить, как им это удавалось. Как они, живя под землей, умели сохранять чистоту, гордость и женственность. Женщины выходили из своих укрытий и шли на рынок. На голове белая косынка, в руке — корзинка для продуктов. Все это было странной и героической пародией на современную жизнь.