Мэтью Стовер. Месть ситхов

А это Анакин Скайуокер.

Самый могущественный джедай в своем поколении. Может даже — в любом поколении. Самый быстрый. Самый сильный. Превосходный пилот. Непобедимый воин. На земле, на море, в воздухе или пространстве нет никого, кто хотя бы приблизился к его таланту. Он обладает не просто силой, не просто умением, но и решимостью: той редкой, бесценной комбинацией бесстрашия и изящества.

Он лучший во всем, что делает. Лучший из всех. И знает об этом.

Средства массовой информации называют его Героем, не знающим страха. Почему бы и нет? Чего ему бояться?

Кроме разве что…

Страх все равно живет в нем, прогрызая брешь в огненной стене, которой защищено его сердце.

Порой Анакин воображает ужас, поедающий его сердце, в виде дракона. Дети на Татуине рассказывают о драконах, которые живут внутри солнц; младшие братья этих солнечных тварей могут поселиться внутри реактора, который оживляет двигатели гоночного болида.

Но страх Анакина — дракон иного порядка. Холодный. Мертвый.

Но недостаточно мертвый.

Вскоре после того, как он стал падаваном Оби-Вана — много лет назад, незначительная миссия занесла их в мертвую систему: из тех неизмеримо старых, чьи звезды давным-давно превратились в застывшие карлики сверхсжатых металлов на долю градуса теплее абсолютного нуля. Анакин не мог вспомнить задания, но мертвую звезду едва ли сумеет когда-нибудь забыть.

Она напугала его.

«Звезды могут умереть?..»

«Так устроена вселенная, — объяснил ему Оби-Ван. — Иные говорят, что такова воля Великой силы. Все умирает. Со временем даже звезды сгорают. Вот почему джедаи ни к чему не привязываются: все тлен. Цепляться за что-то или кого-то — значит удовлетворять собственные желания вопреки Великой силе. Это путь невзгод и страданий, Анакин, джедаи не следуют ему».

Страх живет в сердце Анакина Скайуокера: дракон мертвой звезды. И древним холодным мертвым голосом нашептывает, что все должно умереть…

При свете дня его не слышно, сражение, задание, даже доклад Совету Ордена могут заставить забыть. Но по ночам…

По ночам возведенные стены начинают замерзать. Иногда трескаться.

По ночам дракон мертвой звезды порой умудряется просочиться сквозь трещины, забирается в мозг и принимается рвать мысли. Дракон шепчет о том, что Анакин потерял. И что еще потеряет.

Каждую ночь дракон напоминает ему, как он держал на руках умирающую мать, как она последние силы потратила на то, чтобы произнести: Я знала, что ты придешь за мной…

Каждую ночь дракон напоминает, что когда-нибудь он потеряет и Оби-Вана. Потеряет Падме. Или они — его.

Все умирает, Анакин Скайуокер. Со временем даже звезды сгорают.

А ответить на мертвый шепот он может лишь воспоминаниями о наставлениях Оби-Вана или Йоды.

Но порой не может вспомнить даже их.

Все умирает…

Он даже думать об этом почти не может.

А сейчас у него нет выхода: ближе друга у него не будет никогда, чем тот, кого он летит спасать. Вот почему в голосе звенит металл, когда он пытается шутить, вот почему сжимаются губы и начинает болеть ожог на правой скуле.

Верховный канцлер заменил Анакину семью: всегда рядом, всегда заботлив, всегда готов дать совет и оказать помощь. Сочувствующий, понимающий слушатель, безо всяких условий, с любовью и дружбой принимающий Анакина таким какой он есть. Джедаи никогда так не поступали. Даже Оби-Ван. Палпатину можно рассказать то, чем нельзя поделиться с учителем.

Палпатину можно рассказать даже то, чем нельзя поделиться с Падме.

А теперь Верховному канцлеру грозит опасность. И Анакин в пути, несмотря на ужас, леденящий кровь. Вот что делает его настоящим героем. Журналисты во всей Голографической сети не правы. Он знает страх, но он сильнее страха.

Он смотрит дракону в глаза и не сбавляет шага.

Если кто-то и может спасти Палпатина, так это Анакин. Потому что он уже лучший и становится еще лучше. Но осадивший стены дракон, имя которому страх, изгибается и шипит.

Потому что во вселенной, где могут умереть даже звезды, Анакин по-настоящему боится, что быть лучшим — это еще не означает быть достаточно хорошим.

Другие цитаты по теме

Неужто там, на донце души, всего-то и есть, что страх одиночества и бесприютности, боязнь показаться таким, каков есть, готовность переступить через себя?..

Я знаю их — часы скорбей:

Мученья, упованья, страх,

Тиски обид, шипы страстей,

Цветы, рассыпанные в прах;

Бездонный ад над головой,

Пучины стон, недуг зари

И ветра одичалый вой -

Они со мной, они внутри.

Иной бы это разбренчал

На целый мир, как скоморох;

Но я о них всегда молчал:

Их знаешь ты, их знает Бог.

Ночь. Чужой вокзал.

И настоящая грусть.

Только теперь я узнал,

Как за тебя боюсь.

Грусть — это когда

Пресной станет вода,

Яблоки горчат,

Табачный дым как чад

И, как к затылку нож,

Холод клинка стальной, —

Мысль, что ты умрёшь

Или будешь больной.

В них не было ничего. Никакого выражения вообще. И в них не было даже жизни. Как будто подёрнутые какой-то мутной плёнкой, не мигая и не отрываясь, они смотрели на Владимира Сергеевича. . Никогда в жизни ему не было так страшно, как сейчас, когда он посмотрел в глаза ожившего трупа. А в том, что он смотрит в глаза трупа, Дегтярёв не усомнился ни на мгновение. В них было нечто, на что не должен смотреть человек, что ему не положено видеть.

Время — обман. Туман в глазах.

Мой страх — мой туз в рукавах.

Я знаю, что там, где я,

Моря открывают суть бытия.

Время — мой враг. И каждый мой шаг

В этот мрак — я теряю себя.

Я — не я. Это тень. Ночь и день -

Все смешалось в моей голове.

Мы лучше будем жить в страхе перед неизведанным новым, чем позволим себе дать шанс пойти дальше и найти себя... ведь нам так привычней...

... Нет на свете такой подлости, на которую бы не толкнул нас страх.

— Розе, кто знает, почему мне хочется спеть тебе песню? Ты помнишь, как я тебе пел? Но, как я спою, ведь я Ругантино. Я всего лишь умею сочинять куплеты. Смотри на меня, я умираю ради тебя, чтобы быть мужчиной и мне страшно...

— Цветок завял, мой ангел из замка уходит, а в сердце осталась лишь шпага...

Слишком поздно бояться, гийян. Мы смотрим в неизбежность. Остается лишь принять её и сделать всё, что в наших силах.