Элиф Шафак. Три дочери Евы

Безмятежность. Бесчувственность. Иногда Пери мечтала о них как о великом даре. Если бы только она могла забыть. Если бы только могла не испытывать боли. Она пыталась отделаться от прошлого, но, несмотря на все её усилия, оно упорно преследовала её. (…) Сознание своей вины, стыд и ненависть к себе, соединившись, переплавились в некую плотную субстанцию, тяжким грузом лежавшую на её душе.

Другие цитаты по теме

Славный парень, подумала Пери. Явно из тех, кто способен любить и уважать свою девушку и не будет постоянно соперничать с ней.

Но, увы, ни одна струна в её душе не дрогнула. Почему всё так? Почему ей не может понравиться этот добрый симпатичный парень, который подходит ей по возрасту и, возможно, сделает её счастливой? Нет, она продолжает вздыхать по профессору — человеку значительно старше себя, загадочному и недоступному. Человеку, с которым у неё не может быть будущего. Любопытно всё-таки, думала Пери, почему она никогда не мечтала о счастье? Почему это магическое слово, которым пестрят страницы книг и тексты песен, неизменно оставляло её равнодушной? Нет, разумеется, она не хотела быть несчастной. Просто не считала поиск счастья главной жизненной целью. Будь это иначе, она никогда не позволила бы себе сохнуть по такому человеку, как Азур.

Боль и тоску, скрываемую от родителей, Пери вкладывала в слова упрёка, которые запускала в небо, точно пушечные ядра.

Она начала браниться с Богом.

Пери спорила с Ним обо всём, задавала вопросы, на которые Ему уж точно трудно будет найти ответ. Очень несправедливо с Его стороны посылать несчастья людям, которые их не заслужили, заявляла Пери. Он что, не слышит и не видит, что творится за тюремными стенами? Если нет, значит Его напрасно называют всемогущим и вездесущим. А если Он всё видит и слышит и при этом не приходит на помощь страждущим, значит Его напрасно называют милосердным. В любом случае Он не таков, каким Его считают люди. Иными словами, Он обманщик.

В мире есть два типа городов: те, которые всем своим укладом постоянно убеждают жителей, что завтрашний их день, как и послезавтрашний, мало чем будет отличаться от дня сегодняшнего, и те, что, наоборот, то и дело напоминают своим гражданам о переменчивости жизни. Стамбул относится ко второму типу. Здесь нет времени заниматься самосозерцанием в ожидании, пока часы наконец-то пробьют час для какого-нибудь мало-мальски заметного события. Стамбульцы стремительно бросаются от одной экстренной новости к другой, ещё стремительнее переваривают их, пока не наступает черёд нового чрезвычайного происшествия, требующего их пристального внимания.

— Я знаю, ты много думаешь о Боге, — задумчиво произнёс Менсур. — Увы, я не могу дать ответ на все твои вопросы. Поверь, этого не может ни один человек на свете, включая твою маму и её чокнутого проповедника. — Менсур одним глотком допил ракы, остававшуюся на дне стакана. — Я не большой охотник до религии и её ярых приверженцев. Но Бог вызывает у меня симпатию. Знаешь почему? — (Пери покачала головой.) — Потому что Он одинок, душа моя. Так же одинок, как я… как ты… Ему не с кем поговорить, за исключением, может быть, нескольких ангелов, но разве с херувимами повеселишься? Миллиарды людей молятся Ему: «Пошли мне победу, пошли мне денег, пошли мне красный «феррари», пошли мне сам не знаю что». Денно и нощно Его засыпают просьбами, но никто не даёт себе труда познать Его. — Менсур вертел в пальцах стакан, в глазах его вновь светилась грусть. — Вспомни, как реагируют люди, ставшие свидетелями несчастного случая на дороге? Первое, что они говорят: «Спаси Аллах!» Немыслимо! Они думают о себе, а не о жертвах. Все людские молитвы похожи одна на другую. «Господи, спаси меня, защити меня, поддержи меня…» Это называют благочестием, а по-моему — это чистейшей воды эгоизм.

Когда мы влюбляемся, то превращаем предмет нашей любви в божество, вот в чём опасность. Если нам не отвечают взаимностью, в наших душах пробуждается гнев, обида, даже ненависть… Любовь ведь чем-то похожа на веру. Так же слепа, не находите? Сладчайшая из всех эйфорий. Мы чувствуем таинственную связь с тем, кто находится за рамками нашей собственной личности, такой понятной и знакомой. Но когда любовь — или вера — поглощает нас целиком, она превращается в догму, перестаёт развиваться. Сладость сменяется горечью. Мы начинаем страдать под властью божества, которое сами же и создали.

Эдим затаил дыхание, прислушиваясь. Как он хотел знать, что ей снится. Её тело лежало в постели рядом с ним, а душа разгуливала неизвестно где с другим мужчиной. Может быть, с тем, кого она когда-то любила. Эдим даже не знал, что хуже: сознавать, что эта женщина ни разу не была влюблена, потому что не способна открыть своё сердце, или выяснить, что её единственная страстная любовь осталась в прошлом и больше никто не возбудит в ней такое же сильное чувство.

Безумие наполняло улицы, как наркотик, отравляющий кровь. Каждый день миллионы горожан принимали очередную дозу безумия, не сознавая, что они всё больше и больше утрачивают душевное равновесие. В этой коллективной потере разума было что-то загадочное. Если галлюцинацию видит одновременно множество глаз, она становится реальностью. Если множество людей хохочет над каким-то несчастьем, оно превращается в весёлую шутку.

Мне бы очень хотелось, чтобы он меня простил. Простил бы от всего сердца. Конечно, я понимаю, что он не может меня любить. Об этом я и мечтать не могу. Но если бы он меня простил, это было бы лучше для него самого. Злоба — сильный токсин, способный вызвать рак.

Когда Элайас был мальчишкой, одно лето он провел с бабушкой и дедушкой в Бейруте. Он часами бродил вдоль моря по теплому мягкому песку. Всякий раз после шторма на берегу можно было увидеть выброшенных волнами обитателей морских глубин. Элайаса всегда поражало, какими беспомощными они становятся в непривычной среде. Впоследствии, живя в западных городах и наблюдая за иммигрантами первого поколения, он всегда вспоминал картины, виденные на морском берегу. Люди, вырванные из привычной обстановки, тоже становились беспомощными, беззащитными, уязвимыми. Они тоже мечтали, чтобы волна подхватила их и унесла в знакомую стихию, где они смогут свободно дышать и двигаться. Или же о том, чтобы берег принял их как родных и стал для них настоящим домом. Элайасу были понятны чувства этих людей, хотя себя он считал человеком, способным выжить на любом берегу. Он ощущал себя своим везде, с легкостью приспосабливался к любой новой культуре, ибо не был привязан к какому-то конкретному уголку земли.

Приверженность одной идее, какой бы она ни была, — это всегда слабость. На мой взгляд, и абсолютное безверие, и абсолютная вера в равной степени сомнительны… Одни учёные склонны всё разделять на категории, другие — всё смешивать и объединять. Люди привыкли, что на каждый вопрос необходимо дать ответ. Но вопросы гораздо важнее ответов! Я хочу, чтобы Бог принял в себя частицу дьявола, а дьявол — частицу Бога… То, что мы видим в зеркале, — это совсем не мы. Это всего лишь отражение. Наше истинное «я» мы можем познать, лишь познавая других людей. Мы — за многогранность. Открыть в каждом сотни иных личностей, тысячи бьющихся сердец. Всё живое на земле развивается от простого к сложному…