Он Алексей, но... Николаич
Он Николаич, но не Лев,
Он граф, но, честь и стыд презрев,
На псарне стал Подлай Подлаич.
Он Алексей, но... Николаич
Он Николаич, но не Лев,
Он граф, но, честь и стыд презрев,
На псарне стал Подлай Подлаич.
— Ты пытался когда-нибудь читать классиков по второму разу? Боже мой, все эти старые ***уны типа Харди, Толстого, Голсуорси — они же просто невыносимы. Им сорок страниц надо, чтобы описать, как кто-то где-то пернул. А знаешь, чем они берут? Они гипнотизируют читателя. Просто берут его за яйца. Представь, ни ТВ, ни радио, ни кино. Ни путешествий, если, конечно, ты не хочешь иметь после этих дилижансов распухшую жопу, подпрыгивая на каждой кочке. В Англии даже палку поставить толком нельзя было. Может быть, поэтому во Франции писатели были более дисциплинированными. Французы-то хотя бы трахались, не то что эти мудаки в своей викторианской Англии. Теперь скажи мне, какого хрена парень, у которого есть телевизор и дом на берегу моря, будет читать Пруста?
— Читать Пруста я никогда не мог, поэтому я кивнул. Но читал всех остальных, и мне ни телевизор, ни дом на берегу не смогли бы их заменить.
Осано продолжал:
— Возьмём «Анну Каренину», они называют это шедевром. Это же параша. Образованный парень из высшего общества снизошёл до женщины. Он никогда тебе не показывает, что эта баба на самом деле чувствует или думает. Просто дает нам стандартный взгляд на вещи, характерный для того времени и места. А потом он на протяжении трехсот страниц рассказывает, как нужно вести фермерское хозяйство в России. Он это всовывает туда, как будто кому-то это жутко интересно. А кому, скажи, есть дело до этого хера Вронского с его душой? Бог ты мой, даже не знаю, кто хуже — русские или англичане. А этот гондон Диккенс или Троллоп, для них же пятьсот страниц написать, плевое дело. Они садились писать, когда им хотелось отдохнуть после работы в саду. Французы хотя бы писали коротко. А как тебе этот мудила Бальзак? Бросаю вызов! Любому, кто сможет сегодня его прочесть!
Он глотнул виски и вздохнул.
— Никто из них не умел пользоваться языком. Никто, кроме Флобера, но он не настолько велик. Да и американцы не намного лучше. Драйзер, бля, даже не в курсе, что обозначают слова. Он безграмотен, я тебе точно говорю. Это вонючий абориген, бля. Еще девятьсот страниц занудства. Никого из них сегодня не издали бы, а если бы издали, критики сожрали бы их вместе с дерьмом. Но ведь эти парни прославились! Никакой конкуренции...
То, что я начал продвигаться в детской литературе, было плодом совершенно сознательного решения. Поскольку у нас вся «взрослая» литература делается так, как будто она рассчитана на слабоумных детей, то лучше уж обращаться откровенно к детям. Дети, есть надежда, еще не стали слабоумными.
Иные до сих пор берут на себя смелость утверждать, будто литературное творчество — процесс интимный, сродни любви, и подобно высокой страсти приводящий к рождению на свет художественного произведения. Увы, в наш прагматичный век этот тезис справедлив уже далеко не так непреложно, как прежде. Впрочем, и сейчас подобное случается, причём отнюдь не так редко, как могло бы показаться пессимистам. Тем не менее современный читатель всё чаще встречается с авторами, не рожающими свой шедевр в муках, как заведено от веку, а берущими на воспитание чужого младенца.
Только плохие книжки говорят о том, каковы их авторы. Хорошие книжки говорят о том, каковы их герои.
В советских литературных журналах были правила: полная бездарность нерентабельна, талант настораживает, гениальность вызывает ужас. Наиболее ходкая валюта — умеренные литературные способности.
Если всем людям вместе суждено определенное количество счастья и горя, то чем хуже будет у вас на душе, тем беззаботнее будет чья-то радость, просто по той причине, что горе и счастье возникают лишь относительно друг друга.
Весь двадцатый век мы, русские дураки, были генератором, вырабатывавшим счастье западного мира. Мы производили его из своего горя. Мы были галерными рабами, которые, сидя в переполненном трюме, двигали мир в солнечное утро, умирая в темноте и вони. Чтобы сделать другую половину планеты полюсом счастья, нас превратили в полюс страдания
Глупость российской оппозиции, к прискорбию моему величайшему, симметрична подлости российской власти.
Ситуация, с моей точки зрения, весьма серьёзная. Я думал меньше о том, что происходит в Сирии, хотя это тоже очень серьёзно, а я думал над ультиматумом Терезы Мэй. Потому что, отвлекаясь от того, какие у неё доказательства и что она на самом деле думает, она всё-так должна была предполагать или ей, по крайней мере, должны были объяснить, что в той форме, какой ультиматум был представлен России, его практически было невозможно выполнить. Я называю это: «момент Сараево». Помните, когда в 1914-ом году Австрия предъявила Сербии ультиматум, который Сербия заведомо не могла исполнить, после покушения на австрийского эрцгерцога. И вот всё-таки Россия — не Сербия, и всё-таки отставной российский полковник — это не английский принц, наследный принц. И вот я пытаюсь понять, почему Тереза Мэй сделала то, что она сделала.
Те, кто находится у власти, считают себя умнее, образованнее, опытнее — они считают, что могут гораздо лучше определять наше будущее, чем мы, деревенщины. И на основании этого невероятного высокомерия... Если обратить внимание на то, как создавался европейский проект, он был специально разработан так, чтобы избиратели не могли ничего изменить. Мы говорим, что хотим жить в суверенных демократических государствах, что мы не позволим бюрократическим и медийным глобальным либеральным элитам смотреть на нас свысока и презрительно усмехаться. Мы будем сами принимать решения касательно нашего собственного будущего, и они могут сколько угодно пытаться выставить это «путинским заговором» — никто в это не верит! Просто будет видно, что они не умеют проигрывать. Одна из общих черт европейских и американских элит: они никогда не винят себя самих. И я по-настоящему обеспокоен. Я обеспокоен тем, что, если Евросоюз, каким бы израненным, умирающим зверем он ни был, дойдет до этой черты, это спровоцирует конфликт с Путиным. И я скажу этому британскому парламентарию [имеется в виду Бен Брэдшоу, член парламента Великобритании], стремящемуся обвинить Путина во всех наших бедах: «Можно не любить Путина, не хотеть жить в России, но зачем же вам провоцировать Россию?.. Зачем же вы хотите дразнить русского медведя? Ведь если вы будете так делать, Россия ответит».