Люди играют людей. Ой как смешно. Они сами себя сыграть не могут, а играют других, и притом так серьезно.
Господин Кондратюк! Когда у команды нет ответа, ответ всегда дают Вам, поэтому Хрустальную Сову ни-ко-гда Вы не получите!
Люди играют людей. Ой как смешно. Они сами себя сыграть не могут, а играют других, и притом так серьезно.
Господин Кондратюк! Когда у команды нет ответа, ответ всегда дают Вам, поэтому Хрустальную Сову ни-ко-гда Вы не получите!
— О! Что будешь смотреть?
— Ужастик, наверное. Ты любишь фильмы ужасов?
— Какой твой любимый?
— Не знаю.
— Подумай.
— Знаю! «Казаам». Там, где джином был Шакил о'Нил.
— Это не фильм ужасов.
— Ты не знаешь, как Шакил играет?
Вот в чем дело, вот что пугало меня. Он сам: его слова, позы, даже то, как он улыбался.
Он был вылитый отец.
Такое же общительное, шутливое поведение — при полном безразличии к людям. Отчужденность. Он настолько любил себя, что ни для кого больше не оставалось места: мы были аудиторией для его шуток, зеркалом, отражающим его поступки, но не друзьями и не семьей.
За всю свою жизнь я не сделал ничего плохого, и это вселяет в моих родителей ложное чувство доверия.
Это ведь не какая-то игра, где я мог бы перезагрузиться и попробовать изменить выбор.
Это ведь не какая-то игра, где я мог бы перезагрузиться и попробовать изменить выбор.