«Бульварное чтиво!»
О, как же я ненавижу это выражение! Лучше «бульварное чтиво», чем «базар на завалинке»…
«Бульварное чтиво!»
О, как же я ненавижу это выражение! Лучше «бульварное чтиво», чем «базар на завалинке»…
До изобретения аннотаций на суперобложках автор был вынужден создавать себе имя писательским мастерством.
Я не соответствую бесконечным ярлыкам,
Развешанным тут и там.
Не играю по правилам тем, что нравятся вам!
Я не соответствую бесконечным ярлыкам,
Развешанным на меня,
Не играю по правилам…
Про библиотеку слышали? Там полно штук под названием книги. Если читать их время от времени — можно найти ответы.
— Чак, если ты собираешься издавать книги и дальше, мы не станем возражать.
— Ух ты! Правда?
— Нет. Мы вооружены и очень опасны.
(— Чувак, если ты собираешься издавать фанфики и дальше, мы не станем возражать.
— Ух ты! Правда?
— Нет. Мы вооружены и везде тебя найдем.)
— Самое худшее наказание — сидеть в библиотеке.
— Да, это даже хуже, чем читать в тюрьме.
На отечественных книжных лотках такой набор печатных кирпичей сеет разумное, доброе, вечное, как будто не Красная Армия в 45-м году взяла Берлин, а вермахт в 41-м Москву.
В советских литературных журналах были правила: полная бездарность нерентабельна, талант настораживает, гениальность вызывает ужас. Наиболее ходкая валюта — умеренные литературные способности.
Геббельс говорил, а книги жгли, Хрущев говорил, а книги жгли, Сталин говорил, а книги жгли, Брежнев говорил, а Черных был отправлен в психушку, Лец и Зощенко были запрещены, и Ю. Домбровский был убит. Страницы с упоминанием генерал-лейтенанта Смушкевича и Мейерхольда были либо вырваны, либо подлежали заклеиванию. М. А. Булгаков: «в печку его... переписку с этим, с Каутским».