Но вино пробудило что-то необычное, и Джей хотел разглядеть его поближе.
Каждый день он просыпался в ожидании, что все изменится, но каждое утро ничем не отличалось от предыдущего.
Но вино пробудило что-то необычное, и Джей хотел разглядеть его поближе.
Каждый день он просыпался в ожидании, что все изменится, но каждое утро ничем не отличалось от предыдущего.
Бутылки вокруг нас радостно бурлили. Мы слышали, как они шепчут, поют, окликают друг друга, резвятся. Их смех был заразителен, бездумный призыв к оружию.
Пьянство, — сказала она нам как-то в редкий момент откровения, — прегрешение против самой природы плодов, фруктовых деревьев, самого вина. Это надругательство, это осквернение их, как насилие есть осквернение любви.
Нельзя тосковать по тому, чего никогда не было. И все же не мог избавиться от ощущения, будто нечто безнадежно потеряно, безнадежно неправильно.
... Боялся, что, если остановится хоть на секунду, утратит движущую силу и вяло плюхнется обратно в старую жизнь.
Ностальгия обрушилась на него, не успел он понять, что происходит. Она опутала его, как плети ежевики.
«Бойкое, говорливое вино, весёлое и немного нахальное, с пикантным привкусом чёрной смородины», если верить этикетке. Не из тех вообще-то, какие хранят, но он сохранил. Из ностальгии. Для особого случая...