Трудно в великих делах сразу же всем угодить.
Пока ребенок не родился, придуманное для него имя не имеет значения. Когда все станет явью, как ты сказал, Периламп, тогда и имя этому будет дано.
Трудно в великих делах сразу же всем угодить.
Пока ребенок не родился, придуманное для него имя не имеет значения. Когда все станет явью, как ты сказал, Периламп, тогда и имя этому будет дано.
Влюбленный властитель выполняет волю не народа, и даже не свою, а волю возлюбленной...
— Ты многого еще не знаешь. Впрочем, многозначение — суета. Нужно знать главное — где хранятся все знания. И брать их оттуда по мере надобности.
— И где же они хранятся, эти знания, молодой мудрец?
— В душе, Аспасия, в душе! Все в нашей душе, она все знает, ибо существует вечно, общалась с богами и всеми мирами. Надо лишь уметь разговаривать со своей душой.
— Ты умеешь?
— Учусь, — ответил Сократ.
— Золотым век делает только золото, — усмехнулся Перикл, видя, что его учитель злится. — Боги здесь, разумеется, ни при чем. Они и вообще-то не имеют к нам никакого отношения — ведь это твои слова. Они, кажется, и вовсе не существуют. Все — материя, а над нею — Разум, возникший, как возникает огонь, от удара камня о камень. Пламень все сжигает, переплавляет, освещает, согревает, твердое делает жидким, жидкое газообразным. Достаточно, кажется, одного пламени, чтобы мир стал разнообразен. Верховный разум — не пламя ли, Анаксагор? Вот и сияющее солнце, бог мира и всего живого — только раскаленная каменная глыба — твои слова.
Если истина и польза — одно и то же, если там больше истины, где больше пользы, и там меньше истины, где меньше пользы, если истина имеет степень истинности, то где та грань, после которой полезная ложь становится полезной истиной?
— Я знаю, что тебя не устраивает в науке Анаксагора и в науке Дамона, — сказал Периклу Сократ.
— Что?
Они были уже у Толоса и остановились.
— В душе ты согласен с тем, что говорит Анаксагор: он говорит, что миром правит Разум, а ты при этом считаешь, что государством должен также править Разум в лице выдающегося правителя. Он, этот разумный правитель, должен запевать мощным и чистым голосом, как говорил Дамон, а народ лишь спокойным хором подпевать ему.
— Может быть, — усмехнулся в ответ Перикл. — Но я лишь один знаю о том, о чем я думаю, Сократ. Тебе об этом знать не надо.
Самая прочная победа над врагами достигается лишь тогда, когда враг становится твоим верным другом.
Хромой Никомахид был учеником у какого-то знаменитого софиста — его имя Аспасия не запомнила, — но, познакомившись с Сократом, ушел от прежнего учителя, заявив, что Сократ мудрее того, поскольку учит рассуждать, а не запоминать всякие глупости.
В молчании бывает много мыслей, но о них никто не знает, кроме того, кто молчит. В разговоре бывает меньше мыслей, потому что не все готовы высказать сокровенное, тайное, но зато о высказанных мыслях могут узнать все.
— С чем же нам сравнить ум? — спросил Сократ.
— Со светом, — ответил Перикл. — Свет, который пробивает тьму и позволяет уверенно двигаться вперед. Этот свет — свет души. Душа глупцов не светит. Да они и не идут вперед, а лишь кружат по проторенным путям и тропам, не ведая ни прошлого, ни будущего.
— Красиво сказано, Перикл. Но смотри, какую ты допустил оплошность. Умные, освещая путь, пробиваются вперед ценою великих усилий души, а глупцы следуют за ними по проторенной дороге, не ведая забот. Получается, что умные работают ради глупцов. Не глупцы ли они?