Анатолий Домбровский. Перикл

В молчании бывает много мыслей, но о них никто не знает, кроме того, кто молчит. В разговоре бывает меньше мыслей, потому что не все готовы высказать сокровенное, тайное, но зато о высказанных мыслях могут узнать все.

Другие цитаты по теме

— Твой друг, который так щедро угощает нас, очень богат? — спросила Сократа Аспасия.

— Критон? У него есть земля, скот — овцы, козы и коровы, — а еще обширные виноградники. Он весьма состоятельный человек.

— Поэтому ты выбрал его себе в друзья?

— Стыдно задавать такие вопросы человеку бедному.

— Ты беден?

— У меня нет доходного дома, мастерских, скота и виноградников, — ответил Сократ, — но у меня много друзей, среди них есть и богатые, как Критон, но славятся они прежде всего тем, что они умные и добрые люди, чем в первую очередь и дороги мне.

Надо следовать Ликургу, который сказал: если власть — служение народу, то прекрасно все — и жизнь, и смерть, и слава, и позор, когда они полезны государству. Надо принять эту судьбу, ибо она именно такова по своей природе и другой быть не может. Но она никогда не сбрасывает со счетов дела и мысли человека.

— Если мы не можем соединить две красоты, давай соединим две мудрости, — сказала Аспасия.

— А куда девать твою красоту? Знаешь, мудрость приобретается, а красота — дар богов. Нельзя пренебрегать столь великим даром. Да и сильнее она, чем мудрость. Я это знаю, а ты это увидишь.

... одни народы хвастаются перед другими, говоря, что они лучше других, и этому спору нет конца, потому что никто не знает доподлинно, что тут лучше и что тут хуже. Некоторые вещи, разумеется, очевидны: невежество, жестокость, лживость, коварство, заносчивость не могут украсить ни один народ.

Всегда из частных мнений можно сложить общее, если они не противоречат истине.

— Ты многого еще не знаешь. Впрочем, многозначение — суета. Нужно знать главное — где хранятся все знания. И брать их оттуда по мере надобности.

— И где же они хранятся, эти знания, молодой мудрец?

— В душе, Аспасия, в душе! Все в нашей душе, она все знает, ибо существует вечно, общалась с богами и всеми мирами. Надо лишь уметь разговаривать со своей душой.

— Ты умеешь?

— Учусь, — ответил Сократ.

— Для чего же памятник империи?

— Именно для того: только империи и можно поставить памятник, потому что у нее есть средства для такого памятника и потому что только она обладает высшим смыслом накануне неизбежной гибели. Дурно ли, хорошо ли, но пусть вспоминают о ней: она — высшее соединение совершенства и уродства, бога и человека. Все прочее — пошла игра провинциалов.

— Так вот каковы твои тайные мысли, — сказал Сократ.

— Я вынужден так мыслить. Не свою волю исполняю, но волю истории. Геродот сегодня хорошо сказал: «Сидящий на льве не может соскочить с него добровольно». Помнишь?

— Помню. Но ведь ты управляешь волей народа — это все видят.

— Но лишь в той мере, в какой он позваляет собой управлять. Телега сама катится только вниз, а вверх ее надо либо тянуть, либо толкать, да и то когда достаточно сил или если не слишком велика крутизна подъема. Отпустишь телегу — и все полетит в пропасть. Я еще толкаю эту старую огромную телегу.

— Фидий поможет решить нам задачу: тот, кто изваял своими руками Зевса Олимпийского, знает, что такое божественное совершенство и уж, конечно, что такое совершенство человеческое.

— Говорить ли мне о совершенстве женщины, о красоте или о совершенстве мужчины, воина? — отозвался Фидий, поставив на столик недопитую чашу с вином. — Говорить ли мне о совершенстве розы или о совершенстве шипов, защищающих эту розу?

— Не хочешь ли ты сказать, что готов стать моим учителем и наставником? — засмеялась Аспасия, представив в роли своего наставника и учителя этого некрасивого и бедного молодого человека.

— Тебя что-то смущает? Моя уродливость и бедность? — догадался Сократ. Но в богатого и красивого ты влюбилась бы, меня же станешь только слушать.

Иные беседы для меня по приятности своей превосходят сладость любовных утех.