A noir, E blanc, I rouge, U vert, O bleu, voyelles,
Je dirai quelque jour vos naissances latentes.
A, noir corset velu des mouches éclatantes
Qui bombillent autour des puanteurs cruelles,
Golfe d’ombre; E, candeur des vapeurs et des tentes,
Lance des glaciers fiers, rois blancs, frissons d’ombelles
I, pourpres, sang craché, rire des lèvres belles
Dans la colère ou les ivresses pénitentes;
Нет рассудительных людей в семнадцать лет!
Июнь. Вечерний час. В стаканах лимонады.
Шумливые кафе. Кричаще-яркий свет.
Вы направляетесь под липы эспланады.
Они теперь в цвету и запахом томят.
Вам хочется дремать блаженно и лениво.
Прохладный ветерок доносит аромат
И виноградных лоз, и мюнхенского пива.
Вы замечаете сквозь ветку над собой
Обрывок голубой тряпицы с неумело
Приколотой к нему мизерною звездой,
Дрожащей, маленькой и совершенно белой.
Июнь! Семнадцать лет! Сильнее крепких вин
Пьянит такая ночь... Как будто бы спросонок,
Вы смотрите вокруг, шатаетесь один,
А поцелуй у губ трепещет, как мышонок.
У каждого здесь есть свое звучание. Своя мелодия, наиболее часто повторяющаяся. Своя тема в этой мелодии. И в этой теме — свои детали, яркие и характерные изгибы бытия, запечатленные особым образом на невидимом глазу носителе.
У кого-то звучание тихое, еле слышное. Чтобы вслушаться, надо приложить усилие. Иногда получается это сделать спонтанно, а иногда, чтобы понять, что это, приходится напрягать слух и внутреннее чутье.
У кого-то — двойное. Два послания в одном, и они могут, как волны, сменять друг друга, проступая то вместе, то попеременно.
У кого-то — неясное. Точнее слышится одно, но видится другое. И тогда сложнее всего наладить диалог или найти то общее, из чего он может родиться.
Кай стоял перед палаткой и смотрел им вслед. Они что-то кричали ему и махали руками. Махали. Махали. В паковых льдах играли кобальтово-синие, нежные, как звуки скрипки, тени; очертания глетчеров светились, словно изумруды. Мир вокруг Кая блистал.
Я не хочу причинять кому-либо боль. Я хочу, чтобы мне причиняли боль. Я наслаждаюсь ею. Я хочу увидеть все миры. Оранжевый — улыбки, розовый — холод, голубой — слёзы, фиолетовый — туман, красный — злость. Даже цвет боли. Я хочу все их увидеть собственными глазами. Я хочу, чтобы мне было больно по-настоящему.
Венеция, где нет никаких автомобилей, наслаждается блаженным отсутствием обычного наземного транспорта и метро, тут не услышишь сирен, тут звуковое пространство полностью отдано живому, немеханическому переплетению человеческих голосов, голубиного воркования и музыки, доносящейся из кафе под открытым небом, где скрипачи играют посетителям серенады. На слух Венеция не похожа ни на какой другой крупный город на свете.
C’est un large buffet sculpté ; le chêne sombre,
Très vieux, a pris cet air si bon des vieilles gens;
Le buffet est ouvert, et verse dans son ombre
Comme un flot de vin vieux, des parfums engageants;
Tout plein, c’est un fouillis de vieilles vieilleries,
De linges odorants et jaunes, de chiffons
De femmes ou d’enfants, de dentelles flétries,
De fichus de grand’mère où sont peints des griffons;
— C’est là qu’on trouverait les médaillons, les mèches
De cheveux blancs ou blonds, les portraits, les fleurs sèches
Dont le parfum se mêle à des parfums de fruits.
— Ô buffet du vieux temps, tu sais bien des histoires,
Et tu voudrais conter tes contes, et tu bruis
Quand s’ouvrent lentement tes grandes portes noires.
Под кожей белою вены синие
С кровушкой красною, как на флаге России.
Три цвета, без которых нам нельзя.
Cлайд с цитатой