Дэн Браун. Инферно

Венеция, где нет никаких автомобилей, наслаждается блаженным отсутствием обычного наземного транспорта и метро, тут не услышишь сирен, тут звуковое пространство полностью отдано живому, немеханическому переплетению человеческих голосов, голубиного воркования и музыки, доносящейся из кафе под открытым небом, где скрипачи играют посетителям серенады. На слух Венеция не похожа ни на какой другой крупный город на свете.

Другие цитаты по теме

В конце концов, они ведь были чужие друг другу — они всего лишь проделали вместе короткий и странный путь, а теперь достигли развилки, откуда каждому предстояло идти в свою сторону.

Город пах запертой в сундуке тканью. Пах чёрным вином из зарытого под землёй кувшина. Встречные в шерстяных пончо глядели на меня, как Каин на брата. Мулатки скребли мётлами тротуар вдоль магазинов.

Что-то ужасное есть в оживленном вечернем Лондоне: черствость, безличность, отчужденность. Семь миллионов человек тесно снуют, замечая друг друга с обоюдным вниманием рыб в аквариуме.

Помни нынешний день... ибо с него начинается вечность.

В Италии обычно, когда обращаются к близким и дорогим людям употребляют «Любовь моя».

(Итальянцы вообще романтики... Половина их смс начинается и кончается словами — «Любовь моя».)

Вдруг Лэнгдону показалось, что его окутывает некий призрачный занавес, словно длинные пальцы невидимой руки тянулись к нему из-под земли и скребли его плоть.

Музыка. Так симфонический хор в сто голосов спел известный пассаж, четко произнося каждый слог жуткого текста Данте.

— Lasciate ogne speranza, — пели они, — voi ch'entrate.

Эти шесть слов — известная строка Данте «Ад» — взлетели от подножия колодца, как зловещее дыхание смерти.

Под аккомпанемент труб и рожков хор снова спел это предостережение:

— Lasciate ogne speranza voi ch'entrate.

Оставь надежду тот, кто сюда входит.

Утро холодное, мокрые улицы -

сердце скучает по прежней весне.

Выпрямить спину и не сутулиться

что-то мешает сегодня мне.

Как бы срастись нам? Как бы нам встретиться?

Город застыл: ни людей, ни машин!

Сердце уже ни на что не надеется,

будто закрыто на карантин.

Хочется жизни обычной! Обыденной!

С книжкой в трамвай, и гонять по Москве.

Хочется выползти/ выбежать/ выйти нам,

спать до рассвета в весенней траве.

Кофе в ладони и свежую булочку

взять у кондитера, сесть на скамье!

После, свернув, на любимую улочку,

видеть как все улыбаются мне!

И, нагулявшись, вернуться к полуночи.

Вместе с тобой. И до самой зари

робко молчать о волнительном будущем,

чувствуя свет, проходящий внутри.

В детстве мне переулки больше нравились, чем улицы. И в них до сих пор еще что-то осталось для меня от их прежнего очарования. В них мне было интереснее играть, в таких красивых и уютных. И деревья, и кусты, и ограды склонялись к тебе и иногда касались тебя, словно у них были руки и им нравилось ощупывать твое лицо и выяснять, бывал ли ты здесь прежде. И они узнавали тебя. Было такое чувство, будто некая общая тайна связывает тебя с переулками и с теми предметами, что там находились. А вот улицы... что ж, улицы всегда были одними и теми же, на них всегда приходилось быть начеку, чтобы тебя не переехали машины, а в окнах домов вечно торчали чьи-то лица и смотрели глаза, суя свои носы не в свое дело — если можно так выразиться, что у глаз бывали носы.

Это конфликт между Аполлоном и Дионисом — знаменитая мифологическая дилемма. Старая как мир война между сердцем и разумом, которые редко хотят одного и того же.

Кай стоял перед палаткой и смотрел им вслед. Они что-то кричали ему и махали руками. Махали. Махали. В паковых льдах играли кобальтово-синие, нежные, как звуки скрипки, тени; очертания глетчеров светились, словно изумруды. Мир вокруг Кая блистал.