— Разве вы чем-то отличаетесь от меня? Скольких людей вы убили, защищая других? Да, те кого вы убили заслужили смерть и думаю, вы это говорите себе, так? Но кто решает, кому жить, а кому умирать?
— Тот, у кого пушка больше!
— Тогда мы в тупике.
— Разве вы чем-то отличаетесь от меня? Скольких людей вы убили, защищая других? Да, те кого вы убили заслужили смерть и думаю, вы это говорите себе, так? Но кто решает, кому жить, а кому умирать?
— Тот, у кого пушка больше!
— Тогда мы в тупике.
— Благослови отче, ибо я согрешил.
— Мы знакомы?
— Откуда мне знать? Так что нужно сделать, чтобы искупить убийство? Почитать «Аве Мария»?
— Не знаю, Чарльз. А как ты замаливаешь грехи?
— Так ты меня знаешь. Мы с Богом заключили сделку: я не спрашиваю почему Он терпит гадов, вроде тебя, а он направляет мою руку.
— Значит, ты длань Божья? И чего же ты хочешь?
— Для начала взглянуть тебе в глаза и сказать, что я все знаю.
— Я дам вам сто тысяч долларов, если вы передадите ее мне.
— Чтобы вы ее убили?
— Зачем вам беспокоиться? Вас это никак не касается, берите деньги и возвращайтесь к своим делам.
— Думаете, меня можно вот так просто купить?
— Ну, вы же американец...
— Мне нужно знать, кто заказал Эдварда Мортона, моего друга, американского посла в Македонии пятнадцать лет назад. Я хочу знать, кто тебя нанял. Мне нужны имена.
— Не нужны. Тогда ты превратишься в меня. Тебе придется прятаться до конца своих дней.
— Знаешь, я все же рискну.
Когда работаешь там, где работаем мы, то однажды понимаешь, что в жизни есть вещи, которые необходимо защищать. Потому что в тебя вселяется зверь, и если не быть начеку, этот зверь съест тебя целиком и от тебя ничего не останется. Ничего.
— Вы ненормальный!
— Я стал таким из-за ублюдков, которые не ценят человеческую жизнь. И худшие из них охотятся на детей.
— Он хотел убить его. Он бы повесил его на моих глазах. Я должен был вмешаться!
— И поэтому ты раскрыл себя?
— Некоторые вещи нужно защищать. Твои слова. Ты часто так говоришь.
— И что же ты, по-твоему, пытался защитить?
— Свою душу. Больше у меня ничего нет.
— Как бы то ни было, есть четкая граница между тем, кто мы есть и теми, кого мы преследуем.
— Но черта же есть?
— Да, чтобы мы знали, где ее пересечь.