И наша жизнь земная
Зависит, как всегда,
От прихоти суда,
Чинимого вслепую злой судьбой.
Но в сущности своей
Идём мы все проторенною тропой,
А дни бегут чредой.
Душа надеждами себя питает,
Чтоб жизнь была милей.
И наша жизнь земная
Зависит, как всегда,
От прихоти суда,
Чинимого вслепую злой судьбой.
Но в сущности своей
Идём мы все проторенною тропой,
А дни бегут чредой.
Душа надеждами себя питает,
Чтоб жизнь была милей.
Всегда существует искушение, — думает Рут, — задержаться подальше у кромки воды, пока тебя не обдаст брызгами. Но редко приходит та волна, которую ждешь, из видимых валов, несущихся к берегу. Порой невидимые волны, появляющиеся ниоткуда, уносят песок от твоих ступней; иногда ни захватывают тебя врасплох.
Я не сдаюсь. Я смиряюсь. Принимаю, наконец, все как есть. Генри, оглядись вокруг. Какая же вокруг красота!
Фиалки плокстерского леса я пошлю тебе за море.
Странно видеть цвет прибоя
Там, где друга кровь алела,
Где остыло его тело,
Странно видеть цвет покоя.
Фиалки плокстерского леса -
Что значат для меня эти цветы?
Жизнь, надежда, любовь, ты.
И пусть не на твоих глазах они взошли на погребальном косогорье, -
От взора дня сокрыто горе.
Родная, сожалеть повремени.
Цветы фиалки из-за моря я шлю в родные, позабытые края.
Я шлю их в память об утрате,
И знаю, ты поймешь меня.
В моей груди жила любовь и надежда,
А рядом с ними жили мечты...
И мне кажется, что так будет вечно,
Но это все отберёт моя жизнь...
Если на нашем пути встречается какая-либо преграда, или любовь поворачивается к нам спиной, мы, люди, немедленно впадаем в отчаяние, мечемся, топим одиночество в крепких напитках и соленых слезах. Мы не умеем уверенно и сосредоточенно идти к своим целям, преодолевать высокие барьеры судьбы, отдавать каждый час любимому делу и бороться за свое счастье. Мы не умеем искренне и бескорыстно радоваться жизни. И это даже тогда, когда она относительно спокойна. Что уж говорить о том, когда она напоминает каторгу. Мы не умеем так жить!
– Майкл. Послушай мой рассказ.
– Давайте…
– Несколько поколений мои предки были раввинами. В Израиле, а раньше в Европе… И я должен был стать раввином. Я был, как бы, пророк – гордость религиозной школы. Когда мне было двенадцать, старшие говорили, что я понял «Талмуд», как сорокалетний. Но когда мне исполнилось тринадцать, я осознал, что не стану. Что я никогда не стану раввином.
– Почему?
– Как бы хорошо я не понимал «Талмуд»… Я не видел в нём Бога…
– Вы могли бы солгать себе.
– Я старался. До безумия. Все так верили в меня.
– У вас достойная профессия.
– Не для моих родных. Мои родители были убиты, уничтожены моим решением… Отец отослал меня в Нью-Йорк, к дальним родственникам. Со временем, я нашёл место под солнцем. Своё дело…
– Что дальше?
– Я погрузился в него, изучал право, узнал о нём всё, что мог. В душе я понимал – я родился, чтобы стать юристом...
– А ваши родители смирились?
– Нет. Я надеялся, что изменю их отношение к себе. Но, они были непримиримы… Отец больше со мной не разговаривал… Никогда…
– А если бы вы начали жизнь сначала. Вы сделали бы тот же выбор?..
– Какой там выбор?.. В религиозной школе я понял: нельзя убежать от самого себя. Твоя судьба всё равно тебя найдёт.
... каждый должен пройти предначертанный путь по лабиринтам судьбы: находя, но теряя, ошибаясь, но веря. Никому не дано предугадать, что будет завтра, но каждый может поднять глаза и увидеть звёзды, дарящие надежду.
Безумная явилась тут,
Надеждою ее зовут.
Но, как Отчаянье, она
Вскричала, вся дрожа, бледна:
«Отец мой, Время, стар и сед,
Ждет лучших дней, а их все нет,
Глядите, он, как идиот,
Руками шарит, счастья ждет».
Жизнь – лишь длинная цепь утрат любимых нами существ. Идешь и оставляешь за собою вереницу скорбей. Рок оглушает человека, осыпая его градом невыносимых страданий. Как после этого удивляться, что старики вечно твердят одно и то же? Они глупеют от отчаяния.
... эти потери лишь подтверждали уверенность Су Кьи, что у судьбы дрянной характер. Такова данность, с которой нужно считаться, если любишь жизнь.