Кругом — тайга, а бурые медведи
Осатанели — стало быть, весна...
Лишь черный ворон надо мною бреет -
Глоток свободы как стакан вина...
Кругом — тайга, а бурые медведи
Осатанели — стало быть, весна...
Лишь черный ворон надо мною бреет -
Глоток свободы как стакан вина...
Север, воля, надежда, — страна без границ,
Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.
Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,
Потому что не водится здесь воронья.
Честность дарует освобождение, откровенность снимает кандалы, которые долгие годы оставляли кровавые следы на хрупких запястьях.
... избыток удобств жизни уничтожает всё счастье удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в по жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта-то свобода и делает выбор занятия неразрешимой трудным и уничтожает саму потребность и возможность занятия.
Привяжи мне бумажные крылья — свободу и совесть,
Сбереги меня в бурю и в штиль упаси от беды.
За то, что было и будет, и в чем, наконец, успокоюсь,
Дай мне душу — в ладонях с водой отраженье звезды...
Ты не будешь меня спасать. Я не буду о тебе заботиться. Я не буду развлекать тебя, ты не будешь казаться лучше. Мы просто будем идти где-то рядом. Я не буду одна, ты не будешь один. Я не привыкну к тебе, и ты будешь свободен от меня. Облака прольются дождём, но у тебя же тоже непромокаемая куртка, да. Ты улыбаешься мне, я улыбаюсь тебе. Я не жду тебя, ты не ждёшь меня, мы идём с одной скоростью, отдыхаем на перевалах. Я отхожу в сторону, чтобы нарвать цветов, ты отходишь в сторону, чтобы сфотографировать мох.
Все болота да чащи, да морошка кругом...
А по жизни все чаще за обломом — облом.
Мною жизнь поиграла, да закинула вдаль.
Не тюрьма обломала — обломала печаль.
До свидания, ночь. Ты к утру уже так постарела, ты покрылась морщинами первых забот и зевак. Умираешь? Но это не смерть, а свобода от тела.
Что такое быть лесом? Дышать миллионами листьев. Смотреть миллионами глаз. Ощущать миллионами рук. И петь. Петь бесконечно красивую и тягучую песню, в мелодию которой одинаково стройно ложатся и предсмертный хрип, и яростный клекот. И шелест травы, и плач. И тишина.
А кошка у ног неизвестной породы учила ее чувству гордой свободы, учила гулять по обшарпанной крыше, учила, что люди почти что как мыши. И если любить, то не жалких, не слабых, и если уж падать, то только на лапы.