Василий Гроссман. Жизнь и судьба

Другие цитаты по теме

Время втекает в человека и в царство-государство, гнездится в них, и вот время уходит, исчезает, а человек, царство остаются... царство осталось, а его время ушло... человек есть, а время его исчезло. Где оно? Вот человек, он дышит, он мыслит, он плачет, а то единственное, особое, только с ним связанное время ушло, уплыло, утекло. И он остается...

Самое трудное — быть пасынком времени. Нет тяжелее участи пасынка, живущего не в свое время.

Вселенная, существовавшая в человеке, перестала быть. Эта Вселенная поразительно походила на ту, единственную, что существует помимо людей. Эта Вселенная поразительно походила на ту, что продолжает отражаться в миллионах живых голов. Но эта Вселенная особенно поразительна была тем, что имелось в ней нечто такое, что отличало шум ее океана, запах ее цветов, шорох листвы, оттенки её гранитов, печаль её осенних полей от каждой из тех, что существовали и существуют в людях, и от той, что вечно существует вне людей. В её неповторимости, в её единственности душа отдельной жизни — свобода. Отражение Вселенной в сознании человека составляет основу человеческой мощи, но счастьем, свободой, высшим смыслом жизнь становится лишь тогда, когда человек существует как мир, никогда никем не повторимый в бесконечности времени.

— Не знаю, не знаю, — торопливо сказала она, — есть такой женский характер — якобы податливый, якобы жертвенный. Такая женщина не скажет: «Я сплю с мужиком, потому что мне хочется этого», а она скажет: «Таков мой долг, мне его жалко, я принесла себя в жертву». Эти бабы спят, сходятся, расходятся потому, что им того хочется, но говорят они совсем по-другому: «Это было нужно, так велел долг, совесть, я отказалась, я пожертвовала». А ничем она не жертвовала, делала, что хотела, и самое подлое, что эти дамы искренне сами верят в свою жертвенность. Таких я терпеть не могу! И знаете почему? Мне часто кажется, что я сама из этой породы.

Долгие муки проходит душа, пока годами, иногда десятилетиями, камень за камнем, медленно воздвигает свой могильный холмик, сама в себе приходит к чувству вечной потери, смиряется перед силой произошедшего.

— Тебя как звать-то?

— Гофман.

— Еврей, что ли?

— Немец.

— А! А то я евреев как-то не очень.

— А немцев?

— Немцев? Нормально.

— А в чём разница-то?

— Ну чего ты пристал?

Из всех видов мракобесия, которые ожесточают человеческий нрав, нет ничего глупее антисемитизма.

Неудачливость гонит людей на разные дороги — одниx она приводит к угрюмой покорности, соглашательству, других к религиозному мистицизму, третьи отчаиваются и опускаются, четвёртые озлобляются и завидуют, пятые лицемерят и унижаются, шестые становятся мнительными, робкими и неуверенными, седьмые устремляются в истерическое прожектерство, восьмых питает бесплодное презрение, девятых маниакальное честолюбие, десятые вступают на путь злодейства и разбоя.

Да, я еврей, и когда предки моего достоуважаемого оппонента были дикарями на никому не известном острове, мои предки были священниками в храме Соломона.