— Господи, Чарли! Что это?
— Давай поговорим о почте. Весь день мечтаю поговорить с тобой о почте, Мак. Пепе, Пепе Сильвия, его имя всплывает то здесь, то там, каждый божий день!
— Господи, Чарли! Что это?
— Давай поговорим о почте. Весь день мечтаю поговорить с тобой о почте, Мак. Пепе, Пепе Сильвия, его имя всплывает то здесь, то там, каждый божий день!
— Я не люблю тебя.
— Ты уверена?
— Нет, но мне так легче.
Пашем день за днём, чтобы
Купить телек или купить дом;
Сходить в Универ, чтобы спать пять лет,
Чтобы стать никем, выкинуть диплом.
Чтобы что?
Чтобы стать Землёй. В конце концов — мы почвы слой.
Баю-бай, весь этот мир уснёт тревожным сном.
Маяк серебристым свеченьем
Выхватывал сердцебиение
Существ, ощущавших свободу,
Им было плевать на погоду.
Земля уходила под воду
Согласно законам природы,
Жильцы интегральной планеты
Смотрели сквозь пальцы на это.
— Одно я знаю точно — все кошмары
приводят к морю.
— К морю?
— К огромной раковине в горьких отголосках,
где эхо выкликает имена -
и все поочерёдно исчезают.
И ты идёшь один... из тени в сон,
от сна — к рыданью,
из рыданья — в эхо...
И остаётся эхо.
— Лишь оно?
— Мне показалось: мир — одно лишь эхо,
а человек — какой-то всхлип...
Мы привязались друг к другу, мы нужны друг другу – два случайных одиночества.
Пойдешь пешком вперед. А там не ждут, но кажется тебе, что ты там нужен.
Не знаю, какой диагноз ставят врачи человеку, который не мерзнет тогда, когда должен мерзнуть.
Когда же ты совершенно измучена, на роже прыщи, и если ты звонишь в отчаянии друзьям по вечерам, а их никого нет дома, то начинаешь тихо ненавидеть все — свое рождение, воспитание, собственную жизнь.
На столе белел чистый лист бумаги, и, выделяясь на этой белизне, лежал изумительно очиненный карандаш, длинный как жизнь любого человека, кроме Цинцинната, и с эбеновым блеском на каждой из шести граней. Просвещенный потомок указательного перста.
Подумайте, что может быть ужаснее, как любить и не быть любимым!