Эстер-Грэйс Ривс. Когда бабочки обжигаются крыльями.

Снег заметает облака, небо становится белоснежным-белоснежным, висит над нами, как купол, защищает. Люди перемигиваются светом в окнах, создают неприступную крепость, моргают. Раз, два, а всё уже совсем другое.

Другие цитаты по теме

— Что ты сочинял? — боюсь шелохнуться я.

— Те снежные узоры, что помогают бабочкам летать. Я понимаю, Грэйс. Их обязательно должны сочинять люди, — шоколадный мальчик кивает ещё раз, а я не могу обернуться.

— Боюсь, — плачу.

— А ты не бойся, слышишь?

— Не могу.

— Бабочка, — шоколадный мальчик кладёт горячие ладони на мои плечи, а потом обнимает. В его объятиях я всё вздрагиваю и вздрагиваю, цепляюсь за длинные пальцы, тонкие чёрточки, заполненные морским воздухом и кристаллами. Я не вижу шоколадных глаз и мерцания на самой их глубине, но всё ещё не могу очнуться.

Наши голоса будто пропадают, и мы все читаем по губам тишину. Она не такая, какой её себе представляют, не незаметная, не тихая, хрупкая и одинокая. Она такая громкая, падающая вниз, словно молния, ударяющая сразу всех. Сильнее всего тех, кто хранит морскую соль на своих щеках.

Я ныряю в грязно-голубой, натягиваю на ноги сапоги. Зову к себе щенка и кружусь под дождём, добегая до папиного автомобиля вместе с Бадди на руках.

— Эх ты, — шепчет папа, — я же тебе зонтик дал, а ты всё равно вся мокрая.

Я улыбаюсь, провожу по губам кончиками шершавых пальцев, стирая персиковую воду за ушами и хлопая холодными влажными ресницами. Зонтик-то у Дилана и остался.

— А почему шёпотом? — осторожно спрашиваю, когда папа выезжает со двора.

— Так дождь же. С ним всегда так.

Как входит свет в человека? Если дверь любви ещё не захлопнута.

Каждый человек имеет свой внутренний свет. Только у кого-то это свет свечи, а у кого-то — свет маяка.

— Любить — значит всегда задыхаться, слышишь?! — любить и задыхаться. Любить и задыхаться.

Может, это и есть самая сильная любовь?

Непоколебимая.

Ты когда-нибудь видел, как падает луч света в темную комнату из приоткрытой двери? В самом начале он узкий, а потом расширяется. Точно так же и человек. Сначала один, потом двое детей, потом четверо внуков. Понимаешь? Человек расширяется, как луч света. До бесконечности.

Размениваю свои глаза на уличные фонари, дрожащие, словно размытые маяки. Вижу лишь снег, лишь людей, лишь засыпающие лица. Будто кто-то закрывает нам всем глаза ладонями, и мы так разгуливаем, шлёпаем по лужам, по сугробам, по могилам, не замечая разницы.

А её и нет.

Там под чёрными насыпями лишь тела. Никого больше.

В человеке я люблю свет. Толщина свечи меня не волнует. Пламя скажет мне, хороша ли свеча.