Александр Вертинский — Пикколо-Бамбино

Вечерело. Пели вьюги. Хоронили Магдалину -

Цирковую балерину.

Провожали две подруги, две подруги — акробатки.

Шел и клоун. Плакал клоун, закрывал лицо перчаткой.

Он был другом Магдалины.

Только другом — не мужчиной.

Чистил ей трико бензином,

И смеялась Магдалина:

«Ну какой же ты мужчина!

Ты, мужчина, пахнешь псиной».

Бедный Пикколо-Бамбино...

На кладбище снег был чище, голубее городского...

Вот зарыли Магдалину,

Цирковую балерину.

И ушли от смерти снова. Вечерело. Город ник...

В темной сумеречной тени поднял клоун воротник.

И, упавши на колени, вдруг завыл в тоске звериной.

Он любил, он был мужчиной,

Он не знал, что даже розы на морозе пахнут псиной!

Бедный Пикколо-бамбино!

Другие цитаты по теме

Измельчал буржуазный мужчина,

Стал таким заурядным и пресным,

А герой фабрикуется в кино,

И рецепты вам точно известны.

Лучше всех был раджа из Кашмира,

Что прислал золотых парадизов.

Только он в санаторьях Каира

Умирает от Ваших капризов!

Когда душа твоя

устанет быть душой,

Став безразличной

к горести чужой,

И майский лес

с его теплом и сыростью

Уже не поразит

своей неповторимостью.

Когда к тому ж

тебя покинет юмор,

А стыд и гордость

стерпят чью-то ложь, —

То это означает,

что ты умер…

Хотя ты будешь думать,

что живешь.

Юность была из чёрно-белых полос,

Я, вот только белых не вспомнил.

Я бы умер во сне, без снов о тебе.

— Одно я знаю точно — все кошмары

приводят к морю.

— К морю?

— К огромной раковине в горьких отголосках,

где эхо выкликает имена -

и все поочерёдно исчезают.

И ты идёшь один... из тени в сон,

от сна — к рыданью,

из рыданья — в эхо...

И остаётся эхо.

— Лишь оно?

— Мне показалось: мир — одно лишь эхо,

а человек — какой-то всхлип...

— Я не забуду тебя, даже когда мне стукнет сто.

— А по мне сколько стукнет?

Пойдешь пешком вперед. А там не ждут, но кажется тебе, что ты там нужен.

Others because you did not keep

That deep-sworn vow have been friends of mine;

Yet always when I look death in the face,

When I clamber to the heights of sleep,

Or when I grow excited with wine,

Suddenly I meet your face.

На столе белел чистый лист бумаги, и, выделяясь на этой белизне, лежал изумительно очиненный карандаш, длинный как жизнь любого человека, кроме Цинцинната, и с эбеновым блеском на каждой из шести граней. Просвещенный потомок указательного перста.

Не знаю, какой диагноз ставят врачи человеку, который не мерзнет тогда, когда должен мерзнуть.