Жизнь и приключения Мишки Япончика (Однажды в Одессе)

— Костик, ну людя́м непонятно! Ну расскажи, шо это за машина.

— Это машина Хайрема Максима, калибр 7,62, скорость работы 300 выстрелов в минуту.

— О как!

— А зачем вы принесли сюда эту штуку? Если у вас дело, могли бы прийти и поговорили бы, как умные люди.

— Так мы за дело поговорим, но чуть позже. А сейчас мы поговорим за вашу совесть. Господа и дамы, не, ну как можно вот пить, кушать, когда трудящимся нечего покласть в тарелку? И это при том, что они свергли самодержавие, а вы — нет.

— А у меня сегодня День Рождения.

— И я опять вас поздравляю! Но шо мне передать трудящимся?

Другие цитаты по теме

— Вы меня убили. Год работы впустую... Вы меня хороните живым.

— Месье Гепнер, ну не берите так близко к сердцу. Это всего лишь деньги! Изя, это таки деньги?

— Вы меня убили, Миша.

— Ну перестаньте уже, Йоваль Лазарович, ну что, вы последний год работаете? Или люди перестали пить чай с сахаром?

— А шо, кстати, Буцис?

— Он говорил, шо у него есть один.

— Да ты шо?

— Но только негожий. Но, отдать обещал со скидкой.

— От он мудрый! А на кой нам негожий?

— Изя! Его ж починить можно, а выйдет дешевше.

— Миша.

— Да, месье Жирмунский.

— У меня к вам дело очень деликатного свойства.

— Так.

— Я по поводу вашего визита. Ведь оно было же не последним?

— Ну не знаю, може зайду на днях.

— Да, я так и думал. Я буду говорить напрямую. Дело в том, что у меня супруга. Она молодая. У нее сердце. И когда в дом вваливаются среди ночи, неожиданно, такие люди как вы... Я хотел сказать, такие симпатичные люди, как вы и ваши друзья — она нервничает, и я опасываюсь.

— За шо вы опасываетесь?

— Миша, я опасываюсь за нее.

Говорят о бесконечных возможностях искусственного разума. Но ни один ученый не может даже заикнуться об искусственной совести. Из этого следует, что любой искусственный разум в главном ограничен. Только человеческий мозг может логизировать толчки совести.

— Ну хоть бы кто-нибудь спросил «Как пани Бася живет?»

— Пани Бася...

— А.

— И как Вы живете?

— Ой, Миш, и не спрашивайте...

— Так и каков Ваш ответ?

— У меня его нет, Миша. Откуда он может быть?

— Месье Аверман, я начинаю нервничать. Я когда я не понимаю — всегда нервничаю.

... совесть — не большая помеха, чем солома, которою играет ветер. Такой же пустяк. Впрочем, пожелай я углубиться в тонкости сей поэтической дискуссии, я бы сказал, что солома представляется мне предметом более значительным, чем совесть — она годится хоть скоту на жвачку, от совести же проку никакого: только и умеет, что выпускать стальные когти.

— Лёва! Лёва, где вы тут живете? Лёва!!! Вы идиёт, Майский! Со мной нельзя так обходиться! Лёва, я открыла вам сердце, душу и кошелек! А он взял мои двадцать пять рублей и теперь завел моду прятаться от меня. Лёва! Ну ничего, я вам еще устрою вырванные годы!

— Шо? Какие такие «вырванные годы»? Шо?! Да шо это такое, эти «вырванные годы»? Она покажет мне «вырванные годы»! Я приличный человек, как она может так говорить? Соломон Яковлевич, ну-ка скажите за меня.

— Вы хороший мальчик, Лёва.

— Вот. А если кто-то думает, что мине нужно их двадцать пять рублей, так пусть подавятся!

Тетя Песя, то я, Миша. Тетя Песя, если вам нужна моя жизнь, то вы можете получить ее, но ошибаются все. Даже Бог. Вышла громадная ошибка, тетя Песя. Но разве со стороны Бога не было ошибки поселить евреев в России, где они мучаются, как в аду? И чем было бы хуже, если бы мы жили в Швейцарии, где чистые озера, гористый воздух и сплошные французы. Но ошибаются все, даже Бог. Я не убивал Иосифа.