– С чего это вдруг тебе понадобилось вставать на чью-то сторону? – прищурился Уэнслидейл.
– Понадобилось, – отрезала Пеппер. – Каждый должен в чем-нибудь встать на чью-нибудь сторону.
Адам, по всей видимости, определился с решением.
– Да. Только мне кажется, можно еще придумать свою собственную.
– Но ты же не можешь оставить все, как есть! – кинулась к нему Анафема. – Подумай, сколько всего ты можешь сделать! Сколько хорошего!
– Например? – осторожно спросил Адам.
– Ну… для начала ты мог бы оживить всех китов.
Адам глянул на нее искоса.
– И тогда люди не будут их убивать?
Она замолчала. Как было бы здорово ответить «да»…
– А когда люди начнут убивать их, что ты попросишь сделать с людьми?
Она начала читать про новых женщин. Она никогда не осознавала себя старой женщиной, но по некотором размышлении пришла к выводу, что подобного рода ярлыки – все те же любовь и вязание, а на самом деле надо просто стараться быть собой, причем изо всех сил.
Его не трогали! Он вырос человеком! Он не Воплощенное Зло и не Воплощенное Добро, он… он… просто… воплощенный человек!
Он опаздывал потому, что ему страшно нравился двадцатый век. Он был намного лучше века семнадцатого, и неизмеримо лучше четырнадцатого. Чем хорошо Время, любил говорить Кроули, так это тем, что оно медленно, но неуклонно уносит его все дальше и дальше от четырнадцатого века, самого наискучнейшего столетия во всей истории Божьего, извините за выражение, мира.
Она никогда не занималась одним и тем же делом слишком долго. Три, ну максимум, четыре сотни лет. Нельзя же всю жизнь идти по одной проторенной дорожке.
... пути Господни исключительно неисповедимы, и даже более того — крайне окольны. Бог играет со Вселенной вовсе не в кости; нет, Он ведет непостижимую игру собственного изобретения, с точки зрения остальных игроков, больше всего похожую на очень сложный и запутанный вариант покера, причем партия разыгрывается в совершенно темной комнате, на картах нет ни одной картинки, ставки бесконечно велики, а правила известны только Раздающему, который все время улыбается.
И тогда Марвин обрел веру. Не ту тихую, личную веру, которая требует совершать добрые дела и вести праведную жизнь, и даже не ту, которая требует надеть темный костюм и звонить в двери незнакомым людям, а ту, которая требует завести собственный телеканал и заставлять других людей присылать тебе деньги.
– Слушайте-ка, – сказал он, и голос его был на этот раз намного слабее, – у кого-нибудь из этих детишек была на багажнике корзина, а в ней пришелец с мордой, смахивающей на мирно настроенную какашку?
– Не думаю, – ответил Кроули.
– Тогда, – сказал сержант Дейзенбургер, – у них будут проблемы.
– Вот Лигур, думаю, руку бы отдал за такой шанс.
– Точно, – заметил Лигур. Чью-нибудь, добавил он про себя. Вокруг хватает рук. Какой смысл расставаться со своей?
– Не то, чтобы я не был с тобой согласен, – сказал ангел, шагая по траве. – Просто я не могу не подчиниться. Мне сие не дозволено, и ты знаешь об этом.
– Мне тоже, – буркнул Кроули.
Азирафель глянул на него искоса.
– Неужели? – сказал он. – Ты же все-таки демон.
– Угу. Но наши одобряют только неподчинение самого общего свойства. А в конкретных случаях они принимают самые жесткие меры.
– То есть в случае неподчинения их конкретным приказам?
– Вот-вот. Ты даже представить себе не можешь.
Cлайд с цитатой