Теснятся все к тебе во храм,
И все с коленопреклоненьем
Тебе приносят фимиам,
Тебя гремящим славят пеньем;
Я одинок в углу стою,
Как жизнью, полон я тобою,
И жертву тайную мою
Я приношу тебе душою.
Теснятся все к тебе во храм,
И все с коленопреклоненьем
Тебе приносят фимиам,
Тебя гремящим славят пеньем;
Я одинок в углу стою,
Как жизнью, полон я тобою,
И жертву тайную мою
Я приношу тебе душою.
— А ты силен в своей вере?
— Я пытаюсь.
— Но ты прочел много книг. А книги, они ведь не способствуют вере.
— Не способствуют.
— И тем не менее ты ее сохранил?
— Да.
— Почему?
— Если я лишусь веры, у меня ничего не останется.
Говорят, в Альпах между Веной и Венецией проложили железную дорогу, когда еще не было поезда, который мог бы по ней проехать, но ее все равно построили. Они знали, что такой поезд появится.
Может ли так быть, что мы, люди разных кровей, поклоняемся Одним и Тем же, только под разными именами? Может ли так быть, что Создавшие Нас являлись к народам в том облике и с той Правдой, для которой эти народы были готовы? И, значит, нет ложных и истинных вер, а есть только добро и зло в самом человеке?
Забота смотрит вокруг, страх оборачивается назад, вера смотрит вверх, вина смотрит вниз, но я смотрю вперёд.
Если время от времени нас соблазняет вера, то лишь потому, что она предлагает иной вид смирения: все же лучше оказаться в зависимости от Бога, нежели от человекообразного существа.
Нет, не будет в этой земле истинного почтения к князю, пока народ не научится почитать своего единственного Бога в его лице…
— Люди верят в разное. Никто точно не знает, что случится после того, как они умрут, — сказал он. — Некоторые люди считают, что после смерти мы попадем на небеса или в ад. Другие верят, что мы рождаемся снова маленькими детьми.
— Рай... Знаешь, если бы это был рай, я был бы, вероятно, счастлив...
— Мне нравится, как тонко ты намекнул на то, что умираешь.
— Я вообще-то не верю в Жемчужные ворота. А что ты думаешь, Дэйви?
— Не знаю. Я хочу во что-нибудь верить. Боже, как я этого хочу.