Твои глаза не смеют любоваться
свеченьем дня, мерцанием ночей,
пока тоска, отчаянье и рабство
глядят на мир из тысячи очей.
Твои глаза не смеют любоваться
свеченьем дня, мерцанием ночей,
пока тоска, отчаянье и рабство
глядят на мир из тысячи очей.
Неужели Свобода
для того спасла наши души,
чтобы в них опять проснулась
жажда пить
живую кровь чужака -
каннибальская древняя жажда?
Со мною будь, — сказала мне отчизна, -
Пожертвуй всем, но мною дорожи.
Не бойся смерти. Бейся ради жизни.
За правду стой. Не поддавайся лжи.
Лук почуял весну -
И порей, и латук.
И на солнца блесну
Он проклюнулся вдруг -
Прочь из душных хором
И темниц шелухи! -
Он зеленым пером
Пишет марту стихи!
Звезда катилась по небу так долго,
что я примету вспомнил: загадать
мне нужно что-то... и успел. Желанье
ожгло тоскою прежней — пусть придет
еще стихотворенье. Так сбылось.
Нет, ты фигляр, а не певец,
Когда за личные страданья
Ждешь от толпы рукоплесканья,
Как милостыни ждет слепец.
Служив отлично-благородно,
Долгами жил его отец,
Давал три бала ежегодно
И промотался наконец.
Судьба Евгения хранила:
Сперва Madame за ним ходила,
Потом Monsieur ее сменил.
Ребенок был резов, но мил.
Monsieur l Abbe, француз убогой,
Чтоб не измучилось дитя,
Учил его всему шутя,
Не докучал моралью строгой,
Слегка за шалости бранил
И в Летний сад гулять водил.
Феномен Пушкина в русской культуре в последние десятилетия привлекает внимание западных ученых. Англичанин А. Д. П. Бриггс задается вопросом: в чем секрет того благотворного воздействия, которое оказывает поэт на дух нации, на мораль русского человека? Он говорит, что подобное явление нелегко найти в культуре других народов.
У поэта внутри вечный конфликт, тенью сомнения лечь норовит,
Разные демоны, б**дь, сверхидеи, порою стремление лечь под гранит,
Хаос и боль, траблы с собой, страхи, свобода, танатос, любовь,
Про меня пишут, что я истерично читаю. Конечно, *бать, я живой!