I saw you again, it felt like we had never met.
It's like the sun set in your eyes and never wanted to rise.
And what have you done with the one I love?
When I look into your eyes, I see no surprise.
I saw you again, it felt like we had never met.
It's like the sun set in your eyes and never wanted to rise.
And what have you done with the one I love?
When I look into your eyes, I see no surprise.
... иногда ты думаешь, что к тебе начали относиться плохо, а на самом деле просто это ты уже плохо начал думать о человеке. Все люди внутри остались животными и без слов чувствуют все, что происходит, ни одно душевное движение не остается без ответа, и более всего равнодушие.
Ох, как меня тогда задело его равнодушие! Уизли посчитал меня недостойной своей ненависти, отомстив тем самым так, что дух перехватило...
— Господин Кселлос, вы что, прошли мимо, когда на деревню напали? Поверить не могу!
— Ну, раз Вальгаава там не было, то меня это тоже не касается, не так ли?
— Да-а, тебе бы в правительстве работать.
Теперь я понимаю, что значит «перегореть». Именно это со мной произошло. Я перегорел. Что-то во мне погасло, и все стало безразлично. Я ничего не делал. Ни о чем не думал. Ничего не хотел. Ни-че-го.
У него синели кончики пальцев и губы, то и дело темнело в глазах, а кожа стала сухой и блестящей, но она как будто не замечала этого, в ней была, как говорил один писатель, «завороженность сердца», позволявшая ей занимать себя только приятными глазу предметами и неутомительными для души делами.
И тут я увидел вереницу лиц напротив. Все они смотрели на меня, и я понял — это присяжные. Но я их не различал, они были какие-то одинаковые. Мне казалось, я вошел в трамвай, передо мною сидят в ряд пассажиры — безликие незнакомцы — и все уставились на меня и стараются подметить, над чем бы посмеяться.
Я знаю, это мы — вот я и все те, кто, как я, чуждался политики, кто пытается еще сейчас соблюсти преступный нейтралитет, — повинны в катастрофе, которая постигла Германию! Я так и озаглавлю мою книгу: «Заговор равнодушных». Я докажу им, что только с их молчаливого согласия возможно это беспримерное торжество низости, тупоумия и злодейства.