Вложил зерно Господь мне прямо в душу, но я не знал, как сеять то зерно.
Ты хотел бы прочесть в словонотной рапиде то, что Бог написал у тебя на душе, и ты хочешь узнать, но не можешь увидеть.
Вложил зерно Господь мне прямо в душу, но я не знал, как сеять то зерно.
Ты хотел бы прочесть в словонотной рапиде то, что Бог написал у тебя на душе, и ты хочешь узнать, но не можешь увидеть.
Любить или вернуться в одиночество, и молча видеть, как тоскует век: как Богово немыслимое зодчество ломает неуместный человек.
Я смотрю на свой самолет, он похож на ручку, ту, что скоро напишет на черном небе «прощай».
Я бы стер слова, но как стереть ту, что как маяк стоит за ними, ту, что в нищете и простоте светит в ночь каким-то звездным, синим.
Мне не уснуть. А мир — ладонь,
Гуляй, гуляй, пока не спится,
Пока не вырвет осень зонт,
И не покроют тебя листья.
Данко пьет. Разбавляет спирт вермутом. Потому что страшнее, бессильнее — не когда ты принес себя в жертву, а когда твою жертву не приняли.
Это осень в душе, это смех с послевкусием вишни, это желтые листья стихов на губах скрипачей.