Жечь книги и насиловать — значит расписываться в собственном бессилии. В том, что тебе не опровергнуть написанное и не добиться любви. Даже за плату.
Когда-нибудь вы поймёте, что нельзя натягивать свою совесть на весь Талиг.
Жечь книги и насиловать — значит расписываться в собственном бессилии. В том, что тебе не опровергнуть написанное и не добиться любви. Даже за плату.
Когда-нибудь вы поймёте, что нельзя натягивать свою совесть на весь Талиг.
То, что всё равно на исходе, лучше погасить самому и сразу.
Овца может не любить пастуха и собак, может мечтать уйти в лес и жить там среди цветов. Может даже восхищаться волками. Пока не встретится со своей мечтой… Я встретилась. Я больше не мечтаю.
— Ты хочешь стать поэтом и написать балладу о плененном Хорсте?
— Я? — ужаснулся Жермон и вдруг понял, что Ойген шутит. Оказывается, бергер умел и это! — Когда я начну марать бумагу, миру придет конец.
— Лишить тебя бумаги и чернил — это очень простой способ избегнуть конца света, — улыбнулся Райнштайнер.
Чушь, что женщина должна искать поддержки у мужчины; поддерживать надо того, кому тяжелее.
Все «но» приписала смерть.
«Невозможно» — глупое слово. И трусливое к тому же.
Леденящие душу замыслы лучше всего лелеять в леденящую тело погоду.
Верность из невозможности измены — хоть мужчине, хоть знамени, хоть чести — стоит недорого.
Драться за вождя приятнее, когда вождь рядом.