Брат x Брат (Brother x Brother)

Другие цитаты по теме

Я не могу провести всю свою жизнь, запертая в четырех стенах. Сидеть и ждать смерти, дрожа от страха, — разве это жизнь? Даже если завтра мой последний день, сегодня я должна жить. Я буду ходить на работу и готовиться к учебе. И обычной дорогой, как всегда, вернусь домой. Это и есть жизнь. Поэтому, дяденька, защищайте меня. А я сделаю все, чтобы остаться живой. Я Вам верю. У меня была мама, она меня вырастила. Теперь я поступила в университет. Так много причин, чтобы жить! И самая главная из них – это Вы!

— Добрая смерть, сколько мне осталось жить?

— Около недели.

— Будет больно?

— Не должно.

— Ну и хорошо. Я прожил неплохую жизнь.

— Вам не страшно?

— Конечно, страшно. Все боятся смерти. Но, от нее мне не сбежать.

…Тогда это была адская смесь: острая, разрывающая все внутри боль потери, панический, до озноба, неверие в свои силы, отчаяние... Я тогда как будто зажмурилась, как будто мне нужно было пробежать... ну, скажем, через кладбище с привидениями и жуткими монстрами. Если бежать, закрыв глаза — вроде не так и страшно. И еще надо стиснуть зубы. Иначе превращаешься в беспомощный скулящий комочек, который неизбежно погибнет. Беспомощный, дрожащий от ужаса комочек я загнала в самую глубь души — пусть скулит там в уголке. А снаружи — ледяное спокойствие и выдержка. Иначе не выжить.

Подставлю ладони — болью своей наполни,

Наполни печалью, страхом гулкой темноты,

И ты не узнаешь, как небо в огне сгорает,

И жизнь разбивает все надежды и мечты.

Сколько можно наращивать панцирь? Не подпускать к себе близко людей, как будто боишься... Чего? А ведь и впрямь боишься, крокодилище. Боишься, что они поймут — у тебя под чешуйчатой броней мягкое брюхо, как у всех. И тебе тоже можно сделать больно. Еще как.

Люди боятся смерти намного больше, чем боли. Это странно, что они боятся смерти. Жизнь приносит намного больше боли, чем смерть. После смерти же уже не больно.

Но ты-то зачем его съел?

— Хотел ощутить биение жизни, — сказал Татарский и всхлипнул.

— Биение жизни? Ну ощути, — сказал сирруф.

Когда Татарский пришел в себя, единственное, чего ему хотелось, — это чтобы только что испытанное переживание, для описания которого у него не было никаких слов, а только темный ужас, больше никогда с ним не повторялось. Ради этого он был готов на все.

Истина открывается как разрыв, как кровотечение — и ни скрыть, ни вытерпеть, ни унять.

Продолжительные надежды ослабляют радость, — подобно тому, как долгие болезни притупляют боль.