Я был очень нервным ребенком. Я был слишком чувствителен. Чрезвычайно восприимчив.
Что же так сильно вокруг изменилось? Или со мной вдруг что-то случилось?
Я был очень нервным ребенком. Я был слишком чувствителен. Чрезвычайно восприимчив.
Сколько раз за прожитые годы я находил причины и отговорки, чтобы не общаться с окружающими. Собственно, если у меня не было весомой причины для разговора, я и не разговаривал. Просто не мог заговорить так свободно, как хотелось бы. Иначе говоря, одиночки – это люди с обострённым чувством цели.
Во мне шевелилось смутное подозрение — на подсознательном, разумеется, уровне, — что, по мере того, как бы меняешься сама, то, что казалось тебе пределом мечтаний каких-нибудь три года назад, тебе новой таковым уже не кажется.
В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно…
Я немного устала от борьбы, и если мне придется преодолевать совершенно незнакомые условия и все их сложности, то, боюсь, уже не смогу вернуться к учебе и вообще к покою, в котором очень нуждаюсь.
— Но Райан, когда ты начал интересоваться девочками, всё шло спокойно и гладко?
— Нет! Совсем нет.
— Я тебе не верю.
— Нет-нет-нет, серьёзно. У меня половое созревание было лет в 27. Я был не очень... хорош.
Просто бывают моменты, когда мне совершенно безразлично, ошибаюсь я или нет, вот и всё.