Не всякое родство заслуживает терпения.
Мы все неплохо ладили с Маргарет. Она была вроде изоляции, которая предотвращала короткие замыкания и искрения в нашей семье.
Не всякое родство заслуживает терпения.
Мы все неплохо ладили с Маргарет. Она была вроде изоляции, которая предотвращала короткие замыкания и искрения в нашей семье.
— Мы — болваны! — повторил он. — Что-то мы не усекли в этой жизни. Я, знаешь, стал завидовать ребятам, у которых есть семья. И не вторая, а первая. Ну, было у них там что-то, было. Она хвостом крутила, он рыпался, но в общем-то перевалили они через эти рыданья, и вот они уже друг для друга родные люди. Я ведь, Паш, мог бы с Маринкой жить-то. Мог.
— Ну, вспомнил! — сказал я. — Сколько ты её не видел?
— Шесть лет. А снится мне каждую ночь. Полгода назад, помнишь? Я позвонил? Я в этот день Маринку в метро встретил. Не встретил, а просто стоял, читал газету, поднял глаза — она передо мной стоит. Фейс ту фейс. Я даже не смог ничего сказать. Она стоит и плачет, не всхлипывает, ничего, просто слёзы льются. И вышла сразу. На «Комсомольская — кольцевая». Ушла и не обернулась.
Бревно некоторое время шел молча, потом тихо и даже как-то жалко сказал:
— Ну я, конечно, пытаюсь от неё загородиться. Работой, поездками, наукой... Но надолго этого не хватит. Я на пределе.
— Ты что-нибудь собираешься делать?
— Не знаю. Там какая-никакая, но семья у неё с этим артистом, сам я тоже... не соответствую званию вольного стрелка. Но жить так не могу. Не знаю.
Я должен был быть рядом с тобой и Хоуп. Но, я был напуган, постоянно. Эта семья? Мы проклятие друг для друга и для нашего дома. И я знаю, я ей нужен. Теперь я это вижу. Но моя любовь к ней ведёт её к смерти. А я хочу, чтобы она жила. Хочу, чтобы она выросла. Я хочу, чтобы она любила. И чтобы она была сильной и красивой женщиной, как её мать. Я не знаю, что делать. Как мне хотелось бы, чтобы ты была здесь, чтобы сказать мне. Мой волчонок.
Ты... ты прости меня, Лиан-Чу. Прости, потому что я собираюсь сделать то, что тебе не понравится. Я всё обдумала и понимаю, что каждому нужна мама. Но ты — не они! Однажды они увидят это и тут же тебя слопают. Или прогонят тебя, и ты снова станешь сиротой.
Это не твоя семья, Лиан-Чу. Мы — твоя семья.
Только фотографии позволили мне узнать, как выглядит женщина, чьи руки я обязан целовать. В каждой ситуации, когда хочется крикнуть «Мама», я чувствую, как она гладит успокаивающе мои волосы. В такие моменты за спиной всегда появляется холодок. Так пока мама прижимается нежно щекой, отец крепко держит плечо, давая опору. Я никогда не знал, что такое полноценная семья, но папа всегда воспитывал во мне уважение к покойной матери, хотя я и сам был привязан к ней. Всегда. По сей день, на моем столе стоит единственное фото, где мы все вместе. Звучит сентиментально, но все-таки это так. На фотокарточке отец нежно обнимает мою маму, склонив лицо к ее виску, а руками обнимая меня в ее животе.
Если за убийство родичей проклинают, что тогда делать отцу, когда один его сын убивает другого?
Почему ты не спишь?
За стеной крик?
Тяжело когда отец не мужчина, а мужик.
Делает себе коктейль из драки с алкоголем,
Когда-то он работал, однажды был уволен.
Когда-то жили хорошо, теперь кое-как,
И снова крики: мат, шум, драк. Факт.
Сколько ещё так?
Прости, не знаю ответа,
Сотни тысяч семей, спросили бы об этом.
— Они мои друзья. Теперь уже и друзей иметь грешно? Нам весело, понятно? Мы вместе ходим на танцы.
— Они ведь геи, верно? Я думала, тебе стало лучше.
— Когда? Когда я выглядел несчастным? Это выглядело, словно мне стало лучше? Ты права, мама. Я обречен жариться в аду!
— Не говори так!
— Но так сказано в твоей Библии!
— В Библии сказано, что человек может измениться.
— Я пытался, мама! Я не могу!
— Почему ты предпочитаешь это?
— Как я мог предпочесть это? Как я мог предпочесть, чтобы моя семья меня ненавидела?
— Нет, мы любим тебя. Неужели ты не понимаешь, что потому мы и поступаем так?
— Правда, мама? Так поступают, когда любят?