Ольга Брилёва. По ту сторону рассвета

Долгое время я... не чувствовал боли... Потому что был... мёртвым. Так было нужно, потому что... мертвец неуязвим. Я так думал. Я привык быть мёртвым. Мне не нужно было бояться за свою жизнь, думать о том, что я буду есть завтра, не схватят ли меня... Что бы ни случилось — я могу перестать двигаться, говорить, сражаться, но мертвее, чем я есть, уже не стану... Это и в самом деле страшно, госпожа Соловушка, но быть живым было ещё страшнее... Но вот случилось что-то, и я понял, что обманывал себя. Что я — живой, что я должен чувствовать боль, иначе я... Я стану хуже волколака. Мёртвые должны лежать в земле, а живые должны ходить по земле и чувствовать боль. Если ты возьмёшь её у меня, я боюсь, что опять не буду знать, живой я или мёртвый.

0.00

Другие цитаты по теме

— Ты хочешь этого? Хочешь умереть здесь — нагим, в крови, в муках?

— Эла, — Берен попробовал усмехнуться. — Я родился нагим, в крови и в муках. Чем ты думаешь меня удивить?

Король Элу плакал. Все плакали, с отстраненным удивлением умирающего заметил горец. Странное дело: ему одному совсем не хотелось плакать над своей потерянной жизнью. Она была не очень длинной — но славной. «Хорошо, да мало!» — сказал бы старый Мар-Реган, обтирая усы и бухая чашкой о стол.

Я знаю, что меня ждет смерть, еще никто из людей ее не миновал, и дважды никто не умирал.

Не все можно оправдать Клятвой, и не все можно искупить, а ты так неколебимо уверен в своей правоте, что вот-вот перейдешь черту, за которой нет пути назад. И то, что тебя ждет за этой чертой — ужасней всего, что ты себе представлял. От того, кем ты был, кого твои друзья могли любить и уважать — ничего не останется, лучшее в тебе будет кричать от боли, а худшее — стремиться приумножать эту боль. Разорванный пополам внутри самого себя, ты станешь катиться от плохого к худшему, стремясь удавить голос своей совести вместе с той половиной тебя, что еще жива; и когда тебе это удастся — будет готов еще один новобранец для Моргота.

Смерти не бойтесь: от нее никто единожды не убежал и дважды не потерпел.

— Финрод, государь мой, мне больно уже от того, что я ее не вижу. Закрываю глаза — она передо мной; засыпаю — и слышу ее голос. Это, наверное, похоже на то, что испытали вы, когда погасли Деревья. Это... — горло сдавила судорога рыдания.

— ... Невыносимо, — подсказал Фелагунд.

— Не будь ты моим гостем, упрямец, ты заглянул бы в глаза смерти еще до рассвета.

— Я смотрю в них не отрываясь, лорд Карантир, — тихо проговорил Берен. — Смотрю в них с самого рождения. Треть моей жизни смерть была рядом со мной, я ложился с нею в постель, как с любимой женой. Я был ее паладином, я складывал к ее ногам трупы, как юноши складывают охапки цветов к ногам дев. Она платила мне ласками, от которых кровь застывала в моих жилах. Ты знаешь, что беоринги кричат, идя в бой? «Райадариан», «радуемся»! Что ты такого можешь показать мне, чего я еще не видел?

Еще до встречи с государем Финродом мы знали, что человеческие жертвы — мерзость перед богами. Ничью жизнь нельзя пожертвовать богам — кроме своей. Если что-то тебе важнее жизни, то ради этого можно пожертвовать ее богам.

— А если я на чем-то... горячем попадусь?

Берен прикрыл веки, словно вспоминая. Воспоминания были нелегкими: губы князя сжались, от крыльев носа к углам рта порезались морщины.

— Первое, — сказал он, помедлив. — Умри. Думай о себе так, словно ты уже мертвый. Прямо сегодня и начинай. Тогда не будет страха, не будет стремления сохранить жизнь. Ибо все мы от рождения обречены смерти, а день ее прихода ничего не значит.

Второе: ненавидь. Пусть живет в тебе только ненависть, потому что ее дух силен, а плоть слаба. Помни: единственный способ отомстить — это удержать свою тайну.

Третье: молчи. Игры с палачами — опасное дело, не для тебя они. Уста и душу замкни накрепко. Позволишь вырваться одному слову — вытянут и все остальное. И — никому из них не верь. Будут обещать жизнь, сулить награду, знай — все ложь.

— Возвращайся, Даэрон. Найди ее прежде, чем найдет ее Келегорм, верни ее в свои леса... Пой ей песни, играй на своей флейте так, чтобы она забыла меня. Все было напрасно. Я тешил себя глупыми надеждами, потому что глупые надежды — утеха смертных.

— Я не понимаю, — сказал эльф. — Ты больше не любишь ее?

Берен опустил руки и поднял лицо.

— Я больше не люблю ее? Да как твой язык повернулся. Но... есть то, что больше любви, Даэрон. Это смерть.