— Шура, если память мне не изменяет, вы числитесь в бухгалтерии?
— По-моему, да...
— Вы это хорошо помните?
— Да, по-моему...
— Шура, если память мне не изменяет, вы числитесь в бухгалтерии?
— По-моему, да...
— Вы это хорошо помните?
— Да, по-моему...
— Я отдаю должное вашей изобретательности.
— Какой? Я ничего не изобретал...
— Не скромничайте. Как же? Приударить за мной, чтобы получить должность – разве это не блестящая идея?
— Все ушли, а вы, как болван, остались.
— Я остался, как вы совершенно справедливо заметили, как болван.., потому что вы раскритиковали мой отчет, и справедливо раскритиковали.
— Это делает честь вам, ваша скромность...
— Моя скромность ничто по сравнению с вашей безграничной прозорливостью.
У меня такая безупречная репутация, что меня уже давно пора скомпрометировать.
— А как же цирк?
— Цирка мне вполне хватает в жизни.
— Найдете себе более порядочного, более честного, который не врет.
— Вы тоже, видимо, расчитываете найти себе другую начальницу...
— Конечно!
— И помоложе, и покрасивее, не так ли?
— Ой, хватит, всё, хватит! Пожалейте! Вы ж меня так убьете!
— Ничего, вас не убьешь!
— Представляете, Бубликов умер!
— Почему умер? Я не отдавала такого распоряжения... Как умер?
— Как сказать... Ну... Словом... Что теперь носят?
— В каком смысле?
— В смысле одежды... Вот...
— А... зачем это вам? Ой, извините, Людмила Прокофьевна.
— Красное. Или белое?
— Или белое. Но можно красное.
— Колоссальное значение сейчас приобретают брови. Вот вы меня извините, Людмила Прокофьевна, раз уж у нас такой разговор. Вот, например, ваши брови.
— А что мои брови?
— Ведь это же неприлично!