— Я нашла весьма неплохую книгу в нашем отстое.
— Неплохую книгу в отстое? Ну отлично, как закончишь с отстоем, можешь почитать спам в моей почте.
— Я немного аутист и поэтому меня так возмущают ваши духи. Ну не возмущают, они просто тошнотворны.
— Прошу прощения?
— Определенно воняет как из задницы бобра.
— Что?
— Запах бобрового мускуса — этот ингредиент часто добавляют в духи.
— Это же «Givenchy».
— Сказал бобер себе под хвост.
— Мы не потерпим насилия на территории фестиваля.
— А насилие над ушами музыкой — не в счет?
— Мне нельзя отвлекаться, сегодня работа. Для меня это хорошая возможность.
— Правда? А что за книга?
— Называется «Новые трюки» — о сексуальном пробуждении женщины после сорока.
— Значит, тебе сорок, ты притворяешься, что тебе двадцать шесть и ты пишешь от имени сорокалетней?
Он Алексей, но... Николаич
Он Николаич, но не Лев,
Он граф, но, честь и стыд презрев,
На псарне стал Подлай Подлаич.
В советских литературных журналах были правила: полная бездарность нерентабельна, талант настораживает, гениальность вызывает ужас. Наиболее ходкая валюта — умеренные литературные способности.
Геббельс говорил, а книги жгли, Хрущев говорил, а книги жгли, Сталин говорил, а книги жгли, Брежнев говорил, а Черных был отправлен в психушку, Лец и Зощенко были запрещены, и Ю. Домбровский был убит. Страницы с упоминанием генерал-лейтенанта Смушкевича и Мейерхольда были либо вырваны, либо подлежали заклеиванию. М. А. Булгаков: «в печку его... переписку с этим, с Каутским».
— Самое худшее наказание — сидеть в библиотеке.
— Да, это даже хуже, чем читать в тюрьме.
На отечественных книжных лотках такой набор печатных кирпичей сеет разумное, доброе, вечное, как будто не Красная Армия в 45-м году взяла Берлин, а вермахт в 41-м Москву.
До изобретения аннотаций на суперобложках автор был вынужден создавать себе имя писательским мастерством.
Про библиотеку слышали? Там полно штук под названием книги. Если читать их время от времени — можно найти ответы.
Cлайд с цитатой