Над домами, домами, домами
голубые висят облака -
вот они и останутся с нами
на века, на века, на века.
Только пар, только белое в синем
над громадами каменных плит...
Никогда, никогда мы не сгинем,
мы прочней и нежней, чем гранит.
Пусть разрушатся наши скорлупы,
геометрия жизни земной, -
оглянись, поцелуй меня в губы,
дай мне руку, останься со мной.
А когда мы друг друга покинем,
ты на крыльях своих унеси
только пар, только белое в синем,
голубое и белое в си…
Птицы смерти в зените стоят.
Кто идет выручать Ленинград?
Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит:
Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,
Как из недр его вопли: «Хлеба!»
До седьмого доходят неба...
Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.
И стоит везде на часах
И уйти не пускает страх.
How many times must a man look up
Before he can see the sky?
Yes, 'n' how many ears must one man have
Before he can hear people cry?
Yes, 'n' how many deaths will it take till he knows
That too many people have died?
The answer, my friend, is blowin' in the wind,
The answer is blowin' in the wind.
— Может быть, так лучше, что он мертв.
— Почему?
— Нет смысла летать в таком сером небе.
Мы умираем не от старости, не от любви, не от войны — от неба синего до крайности, кричащего у нас в груди.
Не жалей о прошлом, будь что было,
даже если дело было дрянь.
Штора с чем-то вроде носорога.
На окне какая-то герань.
Вспоминаю, с вечера поддали,
вынули гвоздики из петлиц,
в городе Перми заночевали
у филологических девиц.
На комоде плюшевый мишутка.
Стонет холодильник «Бирюса».
Потому так скверно и так жутко,
что банальней выдумать нельзя.
Я хочу сказать тебе заранее,
милый друг, однажды я умру
на чужом продавленном диване,
головой болея поутру.
Если правда так оно и выйдет,
кто-то тихо вскрикнет за стеной -
это Аня Кузина увидит
светлое сиянье надо мной.
Великая битва – это ужасно, – сказал старый рыцарь. – Но посреди крови и резни иногда есть и красота, которая может сокрушить сердце. Я никогда не забуду солнце, садящееся над Полем Алых Трав. Десять тысяч человек умерло там, и воздух полон был стонов и стенаний, но над нами небо кипело золотым, алым и оранжевым и было так прекрасно, что я заплакал оттого, что мои сыновья никогда этого не увидят.
— Осталось мало времени. Если есть что-то, что ты хочешь сказать, говори сейчас. —
Кармазинный Жилет тяжело опустился.
— Я останусь с тобой, пока ты не умрёшь. Я-я люблю тебя.
— Хорошо. Не хочу умирать в одиночестве.
Её лицо скрывалось под шлемом, и я был за это благодарен. Если бы я мог видеть её слёзы,
то никогда бы не смог завершить петлю и оставить её навсегда. Свет заходящего солнца,
красным пятном зависшим в западной части неба, играл на кармазинном Жилете Риты,
окутывая её сверкающим рубиновым свечением.
— Долгий бой, Кейдзи. Уже закат.
— Он красивый.
— Сентиментальный ублюдок. — В её голосе чувствовалась улыбка. — Ненавижу красное
небо.
Это последняя вещь, которую она сказала.
Cлайд с цитатой