Андрей Швец

Если вы становитесь толерантными ко всем признакам, то общество превращается в однородную массу, с одинаковыми ценностями, но просто с разными челками, в разных шляпах и с разными языками, но все равно предельно однородной, потому что все эти отличия не важны. Все важное всегда сопровождается эмоциями и проведением границ.

0.00

Другие цитаты по теме

Генеральный прокурор США Джефф Сешнc заявил: «Свобода мысли и слова в американских кампусах находится под ударом. Американские университеты, бывшие центром академической свободы, «трансформируются в ретрансляторы политической корректности и единомыслия».

«Никто не понимает, что первая поправка важна только тогда, когда вы собираетесь кого-то оскорбить. Если вы не собираетесь, вам и ее защита не нужна», — пишет Ларри Флинт. Живая, здоровая и циничная Америка защищала право на оскорбление. Больная на всю голову нынешняя Америка боится оскорблений и готова отвечать на них насилием. Это симптоматично.

В последнее время стали много говорить об этнотолерантности. Но не стоит забывать, что эта проблема не новая. Занимаясь ею, нужно учитывать опыт империй, ведь империя всегда полиэтнична, а имперское мышление — толерантное. Взять ту же Российскую империю: армией командовал Михаил Богданович Барклай-де-Толли, шефом полиции, отвечавшим за национальную безопасность, был Александр ­Христофорович Бенкендорф. Люди понимали, что не в национальности дело. Как только имперское мышление дает сбой, наступает крах империи. Так что в этом отношении у нас идеальная страна для полевых исследований.

Наука подвластна проверке и подчинена логике, легенды и предания — нет. Отулисса готова была признать, что мифология и наука имеют одинаковую ценность для развития разума и желудка. Только цели у них разные. Наука обогащает нас знаниями о естественной истории земли и населяющих её созданий, а легенды и предания воздействуют на воображение и позволяют развить чувствительность желудка.

Намного ли продвинулось к терпимости человечество за время, прошедшее между резнёй альбигойцев и этими еврейскими погромами в царской России? Во всяком случае, между ними, несомненно, есть одно различие. Царская бойня далеко превзошла древнюю и зверствами, и утонченной жестокостью. Можно ли заметить какое-либо продвижение вперёд между Варфоломеевской ночью и этими погромами? Да, разница та же самая: русские черносотенцы-христиане в 1906 г. и их царь дошли до такой кровожадной и животной жестокости, какая и не снилась их неотёсанным собратьям, жившим 335 лет тому назад.

Мучительность же выбора в искусстве основана на том, что выбор не очевиден. Но им пропитано все произведение.

Максимальная энтропия на уровне атомов может привести к нулевой энтропии вселенной, но уже на макроуровне. В этом случае, на макроуровне вселенная может находиться только в одном состоянии. На макроуровне энтропия равна нулю — наступает тепловая смерть. Живая материя – способ перенести энтропию с уровня атомов на более высокий. А люди, образовывая сложные сообщества, переносят энтропию и неопределенность на еще более высокий уровень.

Марк, наконец, услышал более-менее логичное объяснение явлению тепловой смерти. Ему и ранее не казалось убедительным распространенное мнение, которое отождествляло тепловую смерть вселенной, при которой она могла находиться в единственном состоянии, с высоким уровнем энтропии, что напротив, подразумевает наличие максимального числа возможных состояний. Противоречие же устранялось услышанным предположением, что энтропию следует определять на каждом уровне отдельно. И тогда максимальная энтропия на одном уровне может привести к минимальной энтропии на другом – к тепловой смерти. И тогда жизнь, действительно, — способ переноса энтропии с одного уровня на другой. А тепловая смерть должна отождествляться с уменьшением энтропии на макроуровне.

Энтропия общества равна сумме энтропий всех его институтов. А энтропия каждого института зависит от его энергии и неопределенности. Неопределенность будет присуща институту, только если им управляет один человек, причем в максимальной степени единолично. Но только если его целью является действие и неопределенность. Если его целью является стабильность, то он убивает энтропию, и чтобы этого не произошло должна быть обеспечена сменяемость лидеров. Лидеру противостоит инертное большинство. Поэтому лидер добивается поддержки большинства либо обманом, либо поощрением, либо страхом. Самым безболезненным инструментом победы над инертностью большинства является пропаганда

Каждый человек склонен воспринимать только проекции на ось своего восприятия, если что-то ей как бы перпендикулярно, то он этого не замечает. По большому счету, человек во всем видит себя, или то, чем он хотел бы стать или то, чем он боится стать…

Антося Выжиковская (глубоко верующая крестьянка из-под Едвабне, которая три года укрывала на своем дворе семерых евреев) разъясняла журналистке Анне Биконт, что священнику в Польше она бы в этом никогда не призналась и что её дочь правильно поступила, выбросив в мусор медаль «Праведника Мира», которой Антосю наградили в Израиле — ведь её и так некому было показать. Добрые люди, прятавшие евреев, которые даже после войны всё время боятся, как бы об этом кто-нибудь случайно не узнал.

Реакция и революция есть по существу одно и то же: и одна и другая отбрасывают назад, иногда отбрасывают окончательно, как окончательно выбросила французский народ французская революция. И реакция, и революция есть, прежде всего, насилие, направленное против органического роста страны. Совершенно естественно, что методы насилия остаются одними и теми же: Преображенский приказ и ОГПУ, посессионные крестьяне и концентрационные лагеря, те воры, которых Петр приказывал собирать побольше, чтобы иметь гребцов для галер, и советский закон от 8 августа 1931 года, вербовавший рабов для концентрационных строек; безбожники товарища Ярославского, и всепьяннейший синод Петра, ладожский канал Петра (единственный законченный из шести начатых) и Беломорско-Балтийский канал Сталина, сталинские хлебозаготовители, и 126 петровских полков, табель о рангах у Петра и партийная книжка у Сталина, — голод, нищета, произвол сверху и разбой снизу. И та же, по Марксу, «неуязвимая» Россия — «неуязвимая» и при Петре, и при Сталине, которая чудовищными жертвами оплачивает бездарность гениев и трусость вождей.