Я не делю песни на «с матом» и «без мата», я делю на хорошие и плохие.
Мне бывает порой трудновато, сформулировать что-то без мата...
Я не делю песни на «с матом» и «без мата», я делю на хорошие и плохие.
Если я всё правильно подсчитал, в чем я не сомневаюсь, то это значит, что мы в самом начале. Я сдвинул временные рамки на пару часов. Это бы ничего не решило в любой другой день, но это Рождество 1914 года, в которое случилось чудо человечества. Рождественское перемирие. Такого никогда больше не было. Нигде, ни на одной войне. Лишь однажды, давным-давно, в один рождественский день, все просто сложили оружие и начали петь. Все остановились и совершили добро. Ничего страшного, если на поле брани станет меньше на пару погибших.
Те, кто слаб, живут из запоя в запой,
Кричат: «Нам не дали спеть!»,
Кричат: «Попробуй тут спой!»
Но мы идем, мы сильны и бодры...
Замерзшие пальцы ломают спички,
От которых зажгутся костры.
Попробуй спеть вместе со мной,
Вставай рядом со мной!
Водка выполняет функции перезагрузки. Если я напиваюсь в умат, то отрешаюсь: пьянка как маленькая смерть. А пить — целое искусство. Я не встречал непьющих приличных людей. Если человек не пьет вообще, для меня он неприличный. Я не могу найти с ним точек соприкосновения. Мне кажется, что у него за душой что-то не то. То ли разведчик, то ли боится.
Я хочу, чтоб эта песня,
Эта песня не кончалась,
И, её услышав, ты спросила:
«Не моё ли имя прозвучало?»
Современные писатели полагают почему-то, что некоторые мысли без помощи мата выразить невозможно. А ведь это не так. Без помощи мата нельзя выразить лишь катастрофическое отсутствие мыслей.
По следу волка,
Я пойду в метели.
И сердце дерзкое,
Настигну по утру.
Сквозь гнев и грусть,
Что камнем затвердели.
Я разожгу уста,
Что мерзнут на ветру.
Не знаю — ты ль,
Мое предназначение.
Иль страстью я,
Обязан лишь судьбе.
Когда в желанье,
Я облек влечение...
Не полюбила ль ты,
Во вред себе?