Дмитрий Львович Быков

Благодаря своей зоркости, своей удивительной способности беспристрастно воспринимать мир, Пелевин первым увидел, что восторжествовала несвобода, потому что свобода – это примета сложной системы, разветвленной, гибкой, имеющей множество внутренних укрытий и лабиринтов, множество непредсказуемых вариантов развития. На доске стояла сложная комбинация, но ее смахнули с доски, и в результате мы оказались в мире, в котором нет больше кислорода, в котором царит постоянный холод

0.00

Другие цитаты по теме

Ничего ужасней коллективных экстазов в человеческой истории нет. Это наводит меня на мысль, что в последнее время Россия — страна, ну как бы это сказать, в некоторых отношениях более свободная, чем США. Правда, это покупается отсутствием консенсуса по всем базовым ценностям, но это заставляет меня как-то радостно сказать, что фашизм у нас не пройдет. Почему? А потому что у нас ничто не проходит. У нас и коммунизм не прошел, и либерализм не прошел, ну и фашизм не прошел, потому что на самом деле всем все равно. И это до какой-то степени нас спасает.

— Да, лежать на траве... В пяти метрах от лежака. Это что-то...

— Глупое?

— Нет, это здорово. Импульсивный порыв, свобода...

— Глупость это и была. Я бы поднялся, но уже перепачкался в траве, так что не важно.

Свобода подобна горному воздуху. Слабому она непосильна.

(Свобода подобна горному воздуху. Для слабых она непереносима.)

Чтобы стать свободным и поступать как захочется, нужно следующее: Бог и травма.

Всё равно его никто не полюбит; он уродливый, неприятный, нежеланный. Это обеспечивает свободу, в пользу которой многое можно сказать.

Если бы вы не пришли на нашу землю, мы, может, оставались бы бездомными, голодными, затравленными, но свободными! А свобода, Азади, свобода стоит больше, чем вы можете вообразить.

А вот теперь что касается Достоевского. Это долгий будет ответ. Простите меня. Я когда-то назвал Достоевского первым поэтом и пророком русского фашизма и не раскаиваюсь в этом. Что имеется в виду? Фашизм — это не нацизм, хотя по этой части у Достоевского были серьёзные грехи. Антисемитизм — это всё равно стыдно. И это не, допустим… Фашизм — это вообще не идеология, фашизм — это состояние, причём состояние иррациональное. Ненависть Достоевского ко всякой национальности и прежде всего к [Николаю] Чернышевскому, и прежде всего к «разумному эгоизму», она имела те же корни, какие имеет иррациональная, экстатическая, оргиастическая сущность фашизма — это наслаждение быть плохим, это инстинктивное, интуитивное одобрение худшего нравственного выбора. Фашист всегда ведёт себя наихудшим образом, и испытывает от этого наслаждение. Фашист знает как надо, но именно нарушая это, избавляясь от химеры совести, он испытывает примерно такое же наслаждение, какое испытывает Джекил, когда из него выходит Хайд.

Будь при деньгах свободен, словно нищий,

не будь без денег нищим никогда!

Излишняя свобода, друг, свобода;

Как пресыщенье порождает пост,

Так злоупотребление свободой

Ведет к её лишенью.

Женщины любят думать, что они свободны и могут располагать собой, как им хочется. А на деле-то они никак и никогда не располагают собой, а располагают ими ловкие люди.