... От бури не осталось следа, берег блистал, как наточенное лезвие. Гора и небо сияли в жаре, в головокружительной дали; и приподнятый миражем риф плыл по серебряному пруду на полпути к небу...
Для всего свои доктора есть, даже для мозгов.
... От бури не осталось следа, берег блистал, как наточенное лезвие. Гора и небо сияли в жаре, в головокружительной дали; и приподнятый миражем риф плыл по серебряному пруду на полпути к небу...
Собрания. Очень уж мы их любим. Каждый день. Хоть по два раза в день. Все болтаем. Вот сейчас протрублю в рог, и увидишь — примчатся как миленькие. И все честь честью, кто-то скажет — давайте построим самолет, или подводную лодку, или телевизор. А после собрания пять минут поработают и разбегутся или охотиться пойдут.
Роджер набрал горстку камешков и стал швырять. Но вокруг Генри оставалось пространство ярдов в десять диаметром, куда Роджер не дерзал метить. Здесь, невидимый, но строгий, витал запрет прежней жизни. Ребенка на корточках осеняла защита родителей, школы, полицейских, закона. Роджера удерживала за руку цивилизация, которая знать о нем не знала и рушилась.
Если лицо совершенно меняется от того, сверху или снизу его осветить, — чего же стоит лицо? И чего же всё вообще тогда стоит?
– Я главный, – сказал Ральф. – Вы же сами меня выбрали. И мы решили следить за костром. А вы погнались за едой.
– А ты не погнался? – крикнул Джек. – У самого в руках кость!
Ральф стоял и смотрел на него, как немой. На миг привиделось — снова берег окутан теми странными чарами первого дня. Но остров сгорел, как труха, Саймон умер, а Джек... Из глаз у Ральфа брызнули слёзы, его трясло от рыданий. Он не стам им противиться; впервые с тех пор, как оказался на этом острове, он дал себе волю, спазмы горя, отчаянные, неудержимые, казалось, сейчас вывернут его на изнанку. Голос поднялся под чёрным дымом, застлавшим гибнущий остров. Заразившиеся от него, другие дети тоже зашлись от плача. И, стоя среди них, грязный, косматый, с неутёртым носом, Ральф рыдал над прежней невинностью, над тем, как темна человеческая душа, над тем, как переворачивался тогда на лету верный мудрый друг по прозвищу Хрюша.