... «Больно не будет». Я глядел на него. Когда взрослые так говорили, не важно о чем, потом было очень больно.
Дети идут обходными путями и тайными тропами, а взрослым нужна накатанная дорога и протоптанный путь.
... «Больно не будет». Я глядел на него. Когда взрослые так говорили, не важно о чем, потом было очень больно.
Дети идут обходными путями и тайными тропами, а взрослым нужна накатанная дорога и протоптанный путь.
Я достаточно разбирался во взрослых, чтобы понимать — если я всё-таки расскажу, мне вряд ли поверят. Мне и так не особо верили, даже когда я говорил правду. С чего бы им верить, когда на правду совсем не похоже?
«Зачем их пускать сюда?» И она заплакала, а мне стало неудобно. Я не знал, что делать, когда взрослые плачут. Я видел такое лишь дважды: бабушка с дедушкой плакали в больнице, когда умерла тетка, и ещё мама плакала. Я был уверен, что взрослые не должны плакать. У них же нет матерей, которые утешат и успокоят.
Взрослые тоже изнутри не такие уж взрослые. Снаружи они большие и безрассудные, и всегда знают, что делают. А изнутри они нисколько не поменялись. Остались такими же, как ты сейчас. А вся правда в том, что нет никаких взрослых. Ни единого в целом огромном свете.
Вот вы стоите рядом, а вполне может быть, вы бесконечно далеки и друг от друга, и от самой истины.
Меня обожгло обидой. Жить, выживать в этом мире, искать в нем свое место, делать то, что необходимо, и сводить концы с концами само по себе нелегко, а тут раз за разом придется оглядываться и думать, достойный ли это был поступок, каким бы ничтожным он ни был, потому что за одну твою возможность его совершить кто-то когда-то если не умер, то поплатился жизнью. Это было несправедливо.
Чудовища бывают любой наружности и всяческого размера. Некоторых люди боятся. Некоторые походят на тех, кого люди привыкли бояться давным-давно. Иногда людям бы надо бояться чудовищ, но они не боятся.
Мне нравились мифы. Они не были историями для взрослых или детей. Они были лучше. Лучше, и всё.