У детей иная концепция страшного, пока их не научат, чему следует ужасаться.
— Своих маленьких детей вы пугаете: «Милиционер придёт, милиционер заберёт». А сами, едва испугаетесь, зовёте: «Милиционер! Милиционер!». Мы ведь не пугаем своих детей «Гражданин придёт, гражданин заберёт».
Страх за ребенка — это больше, чем страх за собственную жизнь. Это — страх за свое бессмертие.
Люди, которые мыслят, не являются производителями материальных благ, они, как может показаться, почти полностью живут за счёт других. Но в действительности они представляют собой долгосрочный вклад.
... Для использования знаний необходимо свободное время. Там, где каждому приходится работать ради куска хлеба до седьмого пота и где нет ни минуты свободного времени для мысли, там знание застаивается, и народ тоже.
Мне кажется, ... что будь кто-нибудь или что-нибудь за рулём вселенной, многое в истории просто не могло бы случиться.
Как и положено в детстве, мы много чего боялись, но ежедневно ходили навстречу своим страхам, как будто ничего особенного в этом нет. Нормальный способ детского существования.
Это особенная любовь, потому что в ее основе не физическое влечение, не удовольствие, не интеллект, а страх. Ты не знаешь страха, пока у тебя нет детей, и, может быть, именно это заставляет нас считать такую любовь более величественной, потому что страх придает ей величие. Каждый день ты просыпаешься не с мыслью «Я люблю его», а с мыслью «Как он там?»
Сколько детей не рождаются из-за того, что люди, которые друг другу нравятся, боятся сделать шаг навстречу друг другу.
В каком-то смысле эта мысль страшнее, чем предположение о слепой ярости природы, обрушившейся на нас.
Каждый является в мир круглым невеждой, но на то бог и даровал ему — и даже ей — мозги, чтобы приобретать знания. Неспособность пользоваться собственными мозгами не есть достойная похвалы добродетель, даже женщин следует порицать за это.
Cлайд с цитатой