Отвези туда меня где боль,
Плавно превращается в любовь.
Отвези, пожалуйста, к стенам Петропавловским,
Если не слабо.
Отвези туда меня где боль,
Плавно превращается в любовь.
Отвези, пожалуйста, к стенам Петропавловским,
Если не слабо.
Ох, проводи-ка меня, батя, да на войну,
Да подседлай-ка ты коня, да моего,
А я пойду да обниму, печаль-жену,
Кабы не быть бы ей вдовой.
Ох, проводи-ка меня, батя, да на войну,
Да не печалься, ты свое отвоевал,
Ты вон смотри, чтоб сын мой — твой любезный внук,
Не баловал-озорничал.
Я хотел бы подарить тебе песню,
Но сегодня это вряд ли возможно,
Но и слов таких не знаю чудесных,
Все в сравнении с тобою ничтожно.
Я хотел бы подарить тебе танец,
Самый главный на твоём дне рождения,
Если музыка играть перестанет,
Я умру наверно в то же мгновение.
Здравствуйте, гости!
Ай, не надо, ай, бросьте.
Здравствуйте, гости!
Золотые мои!
Столик Ваш справа.
Моня, бис! Моня, браво!
Моня не гордый,
Моня пьёт на свои.
Заходите к нам на огонёк, -
Пела скрипка ласково и так нежно.
В этот вечер я так одинок,
Я так промок, налей, сынок.
Дома ждёт холодная постель,
Пьяная соседка, а в глазах — похоть.
Здравствуй, старый друг, метрдотель,
Мадемуазель, привет, Рашель!
Сегодня болен я душой, так выпьем же, друзья, со мной!
Ну вот они уже как будто бы в глиже,
И за столом сидим мы, как и прежде.
Стакан я выпил свой, потом налил другой
И речь толкнул: «За дружбу, мол, и нежность».
Довел я их до слез, и корешок завял,
И водку потянул в нутро покорно.
Да только не донес, я свой стакан поднял,
И выплеснул ему в родную морду.
Ох, проводи-ка меня, батя, да на войну,
Был посошок, теперь давай по стремянной,
А за курганом, если в поле не усну,
Еще добавим по одной.
Ох, проводи-ка меня, батя, да на войну,
Да не забудь надеть Георгия на грудь,
Я тебя, батя, в жаркой сече вспомяну,
Когда в штыки проляжет путь.
Ох, проводи-ка меня, батя, да на войну,
Да не серчай, но чует сердце — быть беде,
И дай-ка, старый, я в последний раз прильну,
Щекою к мокрой бороде.
Покажите мне Москву, я прошу.
Может, воздухом её задышу.
Покажите мне Москву без гостей,
Купола и полумрак площадей.
Потому что верю сотням людей,
Рассказавших о Москве без затей.
Потому что среди слухов пустых
Есть Арбат и есть Донской монастырь.
А коли дождик воды вешние прольёт,
Я буду рад, я буду рад.
Здесь Окуджава нам тихонечко поёт:
«Охотный ряд, Охотный ряд».
Мой друг, не надо верить в то, во что не верят табуны гнедых коней,
Когда их гонят через боль туда, где седла ждут и злые удила.
Тихо, как в раю...
Звёзды над местечком высоки и ярки.
Я себе пою, я себе крою.
Опускайся, ночь.
Отдохните, дети, день был очень жарким.
За стежком стежок. грошик стал тяжёл.
Ой, вэй!
Было время, были силы, да уже не то.
Годы волосы скосили, вытерли моё пальто.
Жил один еврей, так он сказал, что всё проходит.
Когда в оазисы Джеллалабада, свалившись на крыло, Тюльпан наш падал.
Мы проклинали все свою работу, опять бача (парень) подвел потерей роту...
В Шинданде, Кандагаре и Баграме, опять на душу класть тяжелый камень,
Опять нести на родину героев. которым в двадцать лет могилы роют.
Которым в двадцать лет могилы роют...
Но надо добраться, надо собраться, если сломаться, то можно нарваться и тут,
Горы стреляют, Стингер взлетает, если нарваться, то парни второй раз умрут.