— тебе бы все шутки шутить, а в этот самый момент творятся жестокости.
— ты о пауке с мухой или о кошке с мышкой?
— я о жестокости человека по отношению к человеку, а ведь человек способен соображать, что к чему.
— тебе бы все шутки шутить, а в этот самый момент творятся жестокости.
— ты о пауке с мухой или о кошке с мышкой?
— я о жестокости человека по отношению к человеку, а ведь человек способен соображать, что к чему.
— скольких людей надо убить, чтобы продвинуться на дюйм вперед?
— а скольких убивают, вообще оставаясь на месте?
Шесть цапель будут спокойно стоять в пруду, а вы голышом выйдете из ванны, не заметив меня.
Каждый из нас все острее и острее чувствует чудовищную утрату души и цели, и мы все упорнее пытаемся отыскать себе кого-нибудь вроде Христа перед Катастрофой, но так и не сумели найти ни Ганди, ни раннего Кастро.
Надо быть жестоким, безжалостным сукиным сыном, и тогда жить станет легче. Сильные правят миром.
Жизнь — это неутомимая жажда насыщения, а мир — арена, где сталкиваются все те, кто, стремясь к насыщению, преследует друг друга, охотится друг за другом, поедает друг друга; арена, где льется кровь, где царит жестокость, слепая случайность и хаос без начала и конца.
– Вы думаете, я привлекательная? – спросила Лайза.
– Да, конечно. Но больше всего мне нравится ваш стиль. В вас есть некая щемящая нота.
– Умеете ввернуть, Чинаски.
– Приходится. Мне почти шестьдесят.
– Больше похоже на сорок, Хэнк.
– Вы тоже умеете вворачивать, Лайза.
– Приходится. Мне тридцать два.
– Рад, что не двадцать два.
– А я рада, что вам не тридцать два.
– Ночь сплошной радости, – сказал я.
На улице ночует немало хороших людей. Они не дураки, просто они не вписались в нужные механизмы эпохи. А механизмы эти постоянно меняются.