Но я хочу предупредить тебя: часто бывает так, что боль и тоска возвращаются как раз тогда, когда ты собираешься уснуть. Они, подобно бандитам, прячутся в засаде и дожидаются того момента, когда ты теряешь способность сопротивляться. Тогда они внезапно выскакивают из укрытия и набрасываются на тебя.
У меня есть несколько друзей среди индейцев племени хопи, и они научили меня очень интересной вещи. Представляешь, в их языке нет ни прошлого времени, ни будущего. Только настоящее. Они не могут сказать «я был» или «я буду». Только — «я есть». Это позволяет оградить себя от многих неприятныx переживаний.
How can I then return in happy plight
That am debarred the benefit of rest?
When day's oppression is not eased by night,
But day by night and night by day oppressed;
And each (though enemies to either's reign)
Do in consent shake hands to torture me,
The one by toil, the other to complain
How far I toil, still farther off from thee.
I tell the day to please him thou art bright,
And dost him grace when clouds do blot the heaven;
So flatter I the swart-complexioned night,
When sparkling stars twire not thou gild'st the even:
But day doth daily draw my sorrows longer,
And night doth nightly make griefs' strength seem stronger.
Love why do I take you
And why do you take me
Take my breath, or you take my heart
All you give is pain
A curse upon your name
Can’t you see it isn’t right
Can’t stand the night
Иногда мне хочется много спать,
Чтобы просто не чувствовать эту боль.
Своим телом уткнуться во всю кровать
И обнять тёплый плед, представив его тобой.
Стоит мне немного пожить без радости и без боли, подышать вялой и пресной сносностью так называемых хороших дней, как ребяческая душа моя наполняется безнадежной тоской, и я швыряю заржавленную лиру благодарения в довольное лицо сонного бога довольства, и жар самой лютой боли милей мне, чем это здоровая комнатная температура.
Когда терзаюсь в бессознанье,
Когда в ушах кричат слова,
Тогда к неспящим обращаюсь.
И напишу им «как дела?»
Тогда в раздумьях беспредельных,
У них спрошу о мелочах.
В тот миг, когда пустое бремя
Нести придется на плечах.
Они ответят «все нормально»
И спросят так же «как дела».
Им не узнать, как мне печально,
Что я таблетки пью для сна.
Что больно встать, сидеть и бегать,
Как трудно «я люблю» сказать.
Что я прощаться не умею
И не умею я прощать.
Что все хранится в ребрах в сейфе,
Что маски надо поменять.
Какие иглы в хрупком сердце.
Как я боюсь. Им не узнать.
Когда умер папа, мама закрыла всю его одежду в шкафу так, как она там и лежала. Три года она пылилась, пока мама нашла в себе силы снова заглянуть туда. Мне было тринадцать, но я помню тот день, когда она открыла старый шкаф, сняла с вешалки одну рубашку, положила ее на кровать и легла рядом, долго плача и перебирая воспоминания. Ей понадобилось для этого много сил. Сил и времени. Мне кажется, что мама должна была это отпустить, но если бы она попросила кого-нибудь выбросить всю одежду через неделю после смерти папы, как предлагала тетя Дебби, то никогда не смогла бы взглянуть своей боли в лицо, не смогла бы отпустить это. Каждый горюет и находит исцеление в свое время.
Грусть, тоска и боль привлекают и искушают. Эти чувства несравненно легче делить с другими, чем счастье.
Все мы по-разному ведем себя, сталкиваясь с травмой и тоской, по крайней мере так говорит моя доктор Маргарет. Одни люди свирепствуют, другие — тихо консервируют боль в себе, прячут глубоко, где она зреет и разрастается.
Cлайд с цитатой