Мотивы убийств, пожалуй, в меньшей степени свидетельствуют о патологии, чем причины самоубийств.
— Ваша последняя интрига удалась на славу. Это настоящий триумф — вашему сыну осталось жить не больше месяца.
— Я не хочу больше жить. Я устала. Дай мне... дай мне какой-нибудь настой, который действует мгновенно.
— Я бы дал вам его, мадам, но ведь вы не себя отравите, а ещё какого-нибудь несчастного...
Я хочу лишь подчеркнуть заложенный здесь принцип: акт потребления должен быть конкретным человеческим актом, в котором участвуют наши чувства, физические потребности, наш эстетический вкус, — другими словами, в который вовлечены мы сами как конкретные человеческие существа со своими ощущениями, чувствами, оценками; акт потребления должен быть значимым творческим человеческим переживанием. В нашей культуре это присутствует лишь в малой степени. У нас потребление представляет собой главным образом удовлетворение искусственно подогреваемой игры воображения, фантастическое представление, отчужденное от нашей конкретной подлинной сущности.
В моем мире я постоянно разрываюсь между самоубийством и убийством тех, кто меня окружает.
... человечество веками бьется над вопросом, почему человек совершает суицид. Что суицид является показателем аномии в обществе. Это понятие — «аномия» — ввел Дюркгейм: коротко говоря, это утрата ценностей и целей, норм поведения и нравственных рамок. Поэтому во всем мире индикатором благополучия общества является именно количество суицидов и количество убийств.
Убийство — тяжкое преступление против убитого. Самоубийство — тяжкое преступление против тех, кто остаётся жить.
В XIX в. бесчеловечность означала жестокость, в XX в. она означает шизоидное самоотчуждение.
— А если что, вы меня застрелите?
— Сынок, я же не убийца. Если что, ты сам застрелишься.
В моем мире я постоянно разрываюсь между самоубийством и убийством тех, кто меня окружает.
Cлайд с цитатой