Я почувствовал какую-то сладость — именно сладость на сердце: точно мне мёду туда налили.
Есть на свете такие счастливые лица: глядеть на них всякому любо, точно они греют вас или гладят.
Я почувствовал какую-то сладость — именно сладость на сердце: точно мне мёду туда налили.
Есть на свете такие счастливые лица: глядеть на них всякому любо, точно они греют вас или гладят.
Я не должна была сделать вам такой вопрос, не правда ли? Извините меня, я привыкла болтать всё, что мне в голову входит. Оттого-то я и боюсь говорить.
Меня занимали исключительно одни люди; я ненавидел любопытные памятники, замечательные собрания, один вид лон-лакея возбуждал во мне ощущение тоски и злобы; я чуть с ума не сошел в дрезденском «Грюне Гевелбе». Природа действовала на меня чрезвычайно, но я не любил так называемых ее красот, необыкновенных гор, утесов, водопадов; я не любил, чтобы она навязывалась мне, чтобы она мне мешала. Зато лица, живые человеческие лица — речи людей, их движения, смех — вот без чего я обойтись не мог. В толпе мне было всегда особенно легко и отрадно; мне было весело идти туда, куда шли другие, кричать, когда другие кричали, и в то же время я любил смотреть, как эти другие кричат. Меня забавляло наблюдать людей… да я даже не наблюдал их — я их рассматривал с каким-то радостным и ненасытным любопытством.
Я противник счастья. Надо будет организовать демонстрацию против счастливчиков. Депрессушники с вытянутыми рожами пройдут в молчаливом марше, потрясая лозунгами: «Нет – радости жизни!», «Долой счастье!», «Гедонизм? Спасибо, не надо!»
... я знаком с людьми, которые умудрялись чувствовать себя счастливыми, не имея ничего из того, что другие полагают необходимым для счастья.
Вы находите мое поведение неприличным — казалось, говорило ее лицо, — все равно: я знаю, вы мной любуетесь.
... я не могу, я не в состоянии за один день получить столько счастья. Столько во мне не поместится.